— Вот вы и приехали к нам. Это же просто великолепно! Петр Гермогенович потерял покой, дожидаючи вас! — Он поцеловал Софье Николаевне руку и погладил по голове Таню. — Прошу, прошу в мою келью. Мы только что хотели за вами посылать.
В «келье» собралось небольшое общество, и Феоктист Александрович представил каждого:
— Петровский Федор Федорович, литейщик по специальности. Выслан за принадлежность к Российской социал–демократической рабочей партии. Доктор Покладок Алексей Кириллович. Как политическому ссыльному ему не положено занимать должность, но в посаде ие хватает
врачей, и начальство изволило отступить от правила. Масленников Василий Иванович, бывший студент Московского университета, замешан во «вредной» противоправительственной деятельности.
Феоктист Александрович назвал еще нескольких человек, как он выразился, «водворенных в посад Верховажье с учреждением за ними гласного надзора полиции».
— А ведь нас собралось здесь немножко больше пяти, — смеясь, воскликнул Смидович. — Нарушаете, товарищи, положение о политическом надзоре.
— Что поделаешь, Петр Гермогенович, вся наша жизнь состоит из сплошных нарушений. А если серьезно, то здешние власти пока отличаются терпимостью по отношению к нам, грешным.
— До поры до времени, — заметила Софья Николаевна. — В Москве, к сожалению, все иначе.
— Вы давно из Москвы? — поинтересовался доктор Покладок.
— Только вчера приехала в Верховажье.
— Что же там, в первопрестольной?
Софья Николаевна рассказала о майских стачках и о последней стачке в Москве, когда забастовало пять крупных и множество мелких предприятий.
— На следующий день не вышла ни одна газета, и стало ясно: перестали работать типографии Москвы.
— Но почему пресса об этом не обмолвилась ни словом? — спросил студент.
— Как сказать… О майских стачках писал «Пролетарий».
— А где взять эту газету?
Петр Гермогенович обвел присутствующих внимательным взглядом: «Сказать? Не сказать?»
— «Пролетарий» есть… у одного человека. Кстати, товарищи знают, что в четверг первое занятие «сапожного кружка»?
Софья Николаевна выбралась в Вельск лишь через несколько дней. Смидович дал ей адрес доктора Ивана Маркеловича и еще одну явку, которую сообщил слесарь Остров. Там Софья Николаевна должна была получить листовки.
С трех часов пополудни он уже всматривался в улицу, которая вела к дороге на Вельск, хотя прекрасно знал, что Софья Николаевна может приехать только вечером. В шесть решил отправиться по Архангельскому тракту.
Он прошел, должно быть, верст пять, когда заметил мчавшийся навстречу экипаж, показавшийся ему знакомым. «Неужели опять докторский выезд? И кучер похож… — Петр Гермогенович снял очки, чтобы лучше видеть вдали. — Так и есть: Соня и доктор!»
— Вот это я понимаю, любящий муж! — воскликнул Иван Маркелович, пожимая Смидовичу руку. — Принимайте вашу очаровательную и бесстрашную супругу.
— Вы провожали Софью Николаевну, доктор?
— На сей раз моя любезность совпала с вызовом к богатому купчику, который изверился в способности здешних лекарей…
За ужином Софья Николаевна рассказывала мужу:
— Исправник был до приторности любезен со мной. Провожал до дверей и целовал руку.
— Эта лысая полицейская крыса?
— Она самая. Кстати, крыса совершенно не заметила моей полноты.
— Ты явилась в полицейское управление уже с листовками?
— Так пришлось, Петр. Хозяин явочной квартиры не смог бы передать их позднее. Не возвращаться ж пустой? Теперь все это надо куда–то спрятать. Разве что в куклу?
— В какую еще куклу? — спросил Смидович.
— В Танину Жозефину. — Софья Николаевна взяла куклу и отвинтила ей голову.
— Да, вместительное помещение. — Петр Гермогенович усмехнулся.
— Жозефине не привыкать перевозить нелегальщину. В первый раз мы это сообразили, когда возвращались из Франции в Россию, в девяносто восьмом году. Да и потом не раз кукла выручала.
— Будем надеяться, что выручит и сейчас, — бодро заключил Петр Гермогенович, пряча листовки внутрь игрушки. — Таня об этом знает?
— Догадывается… Но она у меня умница.
Они еще не успели заснуть, когда раздался стук в окно. Вставать не хотелось, и на лай Бушуя, на стук вышел хозяин.
— Кого там еще бог несет в такую пору? — крикнул он с крыльца недовольным голосом.
— Отвори, Павел Петрович! — Хозяин узнал голос сотского.
— Ты уже был тут вечером. Чего еще надобно?
— Значит, надобно… Открой, тебе говорят!
Во двор вошли двое: сотский и жандармский ротмистр, который, козырнув, бросил коротко: