— К господину Смидовичу.
Петр Гермогенович уже догадался, в чем дело, быстро оделся и вышел во двор.
— Обыск, — успел шепнуть он Софье Николаевне.
— Сожалею, что беспокою вас вторично, — сказал ротмистр Смидовичу. — Согласно распоряжению начальника губернского жандармского управления, я должен произвести у вас обыск в порядке охраны.
— Господи помилуй! — испуганно прошептала вышедшая на крыльцо Евфросинья. — И за что же напасть на них такая?
— Не твое дело! — оборвал ее отец.
— За понятых будете, — распорядился сотский, — Вы занимаете две комнаты? — спросил он у Смидовича, войдя в спальню.
— Во второй комнате спит девочка. Я бы попросил не будить ее.
— Ваша жена? — Ротмистр кивнул на Софью Николаевну, которая успела одеться и стояла у окна.
— Жена, но мы еще не обвенчаны.
Ротмистр хмыкнул. Он тщательно обследовал этажерку с книгами, среди которых было несколько томиков Доде и Гёте в оригинале. Ни французского, ни немецкого он не знал, но для приличия полистал книги и поставил на место. В ящике стола лежало несколько писем, в которых ротмистр тоже не нашел крамолы. Потом вскрыл чемоданы и долго ворошил белье.
— Чтобы сберечь ваше и мое время, может быть, вы мне сами скажете, где вы храните листовки, полученные в Вельске госпожой Луначарской? — Ротмистр в упор посмотрел на Софью Николаевну.
— Вы что–то путаете, господин ротмистр, — ответил Смидович.
— Тогда будем искать дальше. Извините, но я вынужден обследовать ваш альков.
Он перевернул вверх дном всю постель, прощупал перину, подушки, одеяло. Затем дошла очередь до комода, до изразцовой печки: ротмистр открыл дверцу и поворошил в топке кочергой.
— Может быть, вы думаете, госпожа Луначарская, что ваша личность нам не известна? — спросил ротмистр, расправляя плечи и потягиваясь, как это делают после тяжелой работы. — Напомню вам, что вы привлекались в девятьсот первом году при Московском губернском жандармском управлении к дознанию в качестве обвиняемой по статьям двести сорок девятой, двести пятидесятой и триста восемнадцатой Уложения о наказаниях. Затем в тысяча девятьсот втором году — при Тульском губернском управлении также в качестве обвиняемой по статьям двести пятьдесят второй и триста восемнадцатой. Наконец, в девятьсот третьем году при том же управлении вы привлекались к дознанию по делу уличной демонстрации в Туле, имевшей место четырнадцатого сентября…
— У вас прекрасная профессиональная память, господин ротмистр, — заметила Софья Николаевна. — Но мои прошлые нелады с жандармскими управлениями не дают вам основания для привлечения меня к ответственности сейчас.
— Вот я ищу доказательства вашей вины… Разрешите зайти в комнату вашей дочери…
Сотский внес лампу в Танину комнату, и свет ее упал на спящую девочку и фарфоровую куклу, которая лежала рядом с ней. В комнате почти не было мебели, ротмистр бегло осмотрел ее и подошел к кровати.
— Странно, госпожа Луначарская. Девочка уже большая, а все спит в обнимку с куклой.
— Никак не можем отучить, — очень спокойно ответила Софья Николаевна. — Пожалуйста, осторожнее, чтобы не разбудить. Девочка так трудно засыпает.
Ротмистр еще некоторое время постоял возле Таниной кроватки, затем круто повернулся, ушел в спальню и сел за стол.
— В ваших комнатах эти… гм… господа ничего не прятали? — спросил он у хозяина.
Сорокин уклонился от прямого ответа.
— Господин становой пристав меня хорошо знают, — сказал он.
— Павел Петрович у нас человек надежный, ваше высокое благородие, — вставил слово сотский.
Смидович взглянул на Евфросинью.
— Ничего ихнего нету у нас, — бледнея, сказала Евфросинья.
Ротмистр написал протокол, дал подписаться Смидовичу, Софье Николаевне, понятым и, козырнув, вышел из комнаты. За ним последовали и остальные.
Софья Николаевна посмотрела на мужа и устало улыбнулась.
— Ну вот и все, Петр. Пошли спать…
Утром Петр Гермогенович увидел из окна Евфросинью во дворе и подошел к ней.
— Спасибо, Евфросинья Павловна… за вчерашнее. Она потупилась.
— Вам отдать эти ваши… «любовные письма»?
— Да…
— Только чуток подождать придется, пока батя уйдут.
В тот же день обыватели Верховажья обнаружили довольно много листовок, подписанных Вельской группой РСДРП. Одна из них лежала на столе у станового пристава, когда тот в сопровождении уже изрядно подвыпившего ротмистра зашел к себе в кабинет. Стоял жаркий день, окно в кабинете было приоткрыто, и листовку, возможно, занесло ветром.