Незаметно минуло лето, и пришла пора ранней северной осени. Воздух уже настывал по ночам, утром тянуло холодком, под сизым туманом ночевала трава на лугах, но днем, на солнце, еще припекало, доцветали последние цветы, и над ними лениво жужжали одинокие пчелы.
Все лето, дважды в неделю, Петр Гермогенович собирал «любителей сапожного мастерства», читал запрещенные газеты и делал сообщения о политическом положении в России. Часто возникали дискуссии, споры, в которых, как полагается, рождалась истина. Всех взбудоражила весть из Кадникова. Там восемьдесят политических ссыльных потребовали от исправника немедленно выдать деньги на одежду и кормление, угрожая в противном случае разгромить казначейство. Исправник спешно затребовал вооруженное подкрепление из Вологды.
— Ведь у нас не лучше, товарищи! Два месяца не получаем пособия! — сказал Петр Гермогенович и предложил послать коллективную жалобу губернатору.
Сочиняли ее все вместе.
«По всей стране жизнь вздорожала. Миллионы людей стонут от недоедания, голода. Но тем, у кого правительство отняло возможность собственными силами бороться за свое существование, взяло как бы под свою опеку, — тем это чувствительно в особенности. Есть и способности, и умение бороться за свое существование, но нет прав. Таково положение всех политических ссыльных во всех отдаленных местах необъятной России, в частности политических ссыльных посада Верховажье. Правда, нам выдается правительственная субсидия в размере от 7 рублей 40 копеек до 11 рублей в месяц, но этой субсидии явно недостаточно. Посудите сами: пуд ржаной муки стоит 1 рубль 55 к., пуд мяса — 6 рублей, пуд топленого масла‑15 рублей 80 к., пуд свиного сала — 9 рублей 20 к., валенки — от 2 до 5 рублей, полушубок — 9 рублей 50 к…»
Разрешения на выезд уже не надо было спрашивать, и Петр Гермогенович свободно поехал в Вельск, чтобы получить там проходное свидетельство: пятого января 1911 года истекал срок его ссылки.
Исправник был тот же самый, но сейчас он держался гораздо вежливее: как–никак перед ним был дворянин, к тому же родственник известного сочинителя Вересаева, человек, получивший образование не в какой–то там захолустной Москве, а в самом Париже. Об этом исправник только что узнал из пространного досье, присланного из Петербурга.
— Отбываете? — поинтересовался исправник. — Надеюсь, господин Смидович, что впредь вы будете более благоразумны, чем до сих пор. Вспомните о своей престарелой матери, о недавно родившемся сыне, о жене… Впрочем, — исправник притворно вздохнул, — ваша жена, как мне известно, тоже занимается противоправительственной деятельностью.
— Совершенно верно, — демонстративно согласился Смидовил.
— Ну, бог с вами, — исправник махнул рукой. — Вы когда едете?
— Немедленно.
Как только Петр Гермогенович вышел, исправник пододвинул к себе служебный бланк с грифом «Секретно», обмакнул в чернила перо и вывел красивым почерком:
«Начальнику Вологодского губернского жандармского управления.
Состоявший в г. Вельске под гласным надзором административно–ссыльный дворянин города Сенно, Могилевской губернии Петр Гермогенов Смидович (он же Горбачев) за окончанием срока высылки мною, 5 сего января, из–под надзора освобожден и того же числа выбыл из Вельска в Тулу».
Обратный путь всегда кажется короче. Об этом думал Петр Гермогенович, глядя из окна вагона на заснеженные поля, на сосновые леса, все в морозном, искрящемся на солнце инее. Скоро Москва, где он не имеет права задерживаться, но где конечно же задержится, потому что там живет и ждет его Соня с маленьким Глебом. При воспоминании о сыне Петр Гермогенович невольно заулыбался, но тут же спрятал улыбку в усы: все–таки неудобно при всем честном народе улыбаться самому себе.
Было немного тревожно на душе: запаздывало письмо от жены. Обычно она ему писала хотя и коротко, но регулярно, он всегда получал ее письма по четвергам, не дожидаясь почтаря, сам ходил в почтово–телеграфную контору за корреспонденцией. Но в последний четверг письма не было, не было даже новогодней телеграммы, и это, естественно, волновало его тем больше, чем меньше оставалось верст до Москвы.
На перроне Сони тоже не было, и, уже не просто волнуясь, а не находя себе места от тревоги, он остановил первого попавшегося извозчика.
— Трубниковский переулок! Поскорее! Хозяйка квартиры его встретила настороженно.
— Простите, кто вы? — спросила она, открыв двери. — Ах, муж Софьи Николаевны. — Она растерянно улыбнулась. — Проходите, пожалуйста… Соня так ждала вас…
— Где она? — нетерпеливо перебил Смидович. Хозяйка тяжело вздохнула: