А потом Вылка пел песни, народные и другие, которые сложил сам и которые тоже стали народными. Одна из песен была посвящена Русанову. Ее–то и записала Маша на валик фонографа в ненецком поселке Хальмер–Сэдэ.
— Далеко песня забралась, — сказала Маша. — Где Новая Земля, а где река Таз!
— Значит, хорошая песня, Маша, — ответил Петр Гермогенович. — А что еще у тебя записано?
— Одна мрачная сказка, Петр Гермогенович. Мне ее учительница из Обдорска перевела. Старик пел. — Маша вынесла из палатки тетрадь, полистала ее и, открыв на нужной странице, подала Смидовичу.
— Ты включи фонограф, — попросил Петр Гермогенович и стал следить по тетради, о чем пел старый ненец.
Из чума выбрался Теван, сладко зевнул, потянулся и сел на корточках у костра, с интересом прислушиваясь к словам, вылетавшим из черного раструба фонографа.
«В далекие времена стояли в тундре семьсот чумов, где жили семь раз по семьсот человек и управляли ими семь мужей. Все эти люди были бездетны, и только у одного был сын. Проснувшись однажды, он увидел, что все люди его племени умерли. А все олени пропали. Тогда он побрел по опустошенной земле предков, несчастный и беспомощный. Он падал от усталости, голодал и грыз кости, уже обглоданные собаками. Его встречали безжалостные люди других племен, они били его до смерти. Он умирал, но там, в темном царстве Нума, его воскрешал однорукий и одноглазый старик с железной палицей…»
— Какая страшная сказка, — промолвил Петр Гермогенович. — Человек скитается по свету и нигде не может найти себе ни пристанища, ни покоя… — Он помолчал. — Так оно и было б, если бы не революция.
— Если б не Комитет Севера, так тоже было бы, — изрек молчавший до этого Теван.
Петр Гермогенович улыбнулся.
— Не свершись революция, не было бы и Комитета Севера. При царе такое учреждение никому не нужно было.
И он снова, в который раз, вспомнил печальные пророчества путешественников и ученых, которые, по сути дела, подтверждали мрачную ненецкую сказку: «Северные туземцы вымрут, едва шагнув в XX век… Их ничто не спасет: голод, болезни, ужасные условия жизни сильнее любой человеческой возможности…»
Ждали, что вечером подойдет к лагерю большое оленье стадо, а с ним и семьи пастухов: они всегда останавливались здесь на несколько дней. В Ямальском райкоме партии Мише сказали, что это «самая трудная бригада» — сильно влияние шамана и кулаков, — и очень просили «хорошенько поработать». Петр Гермогенович терпеливо ждал, когда покажется на горизонте чахлый лесок оленьих рогов и послышится заливистый лай собак, охраняющих стадо.
— Идут, однако, — сказал Теван.
Уже все поужинали и теперь лежали у костра, переговариваясь.
Петр Гермогенович прислушался, но ничего не услышал.
— Зря слушаешь, Петр, — сказал Теван, не скрывая добродушной усмешки. — На небо гляди. Мелкие птички туда полетели: значит, там комара шибко много. А комара шибко много, когда олешки бегут.
Петр Гермогенович так и не понял, правду говорит Теван или шутит, но прошло немного времени, и именно с той стороны он услышал глухой шум, который сопутствует обычно многотысячному оленьему стаду, — чавканье болота под ногами, похрюкивание, яростный лай собак, голоса пастухов…
Теван победоносно посмотрел на Смидовича, а Петр Гермогенович в ответ недоуменно развел руками.
Приехавшие ничем не отличались от оленеводов, с которыми все это время встречался Смидович. Они также с любопытством окружили его, также первыми тянули ему руки и приглашали в чум пить чай. Петр Гермогенович высматривал среди них кулаков и шамана, о которых предупреждали Мишу в Ямальском райкоме, но не нашел, никто вроде бы не выделялся ни одеждой, ни поведением. И, только присмотревшись повнимательней, заметил, что перед двумя ненцами остальные вроде бы заискивают, хотя стараются и не показать этого.
— Богатые люди? — тихонько спросил Смидович у Тевана, и Теван осторожно кивнул в ответ.
— Ты, Петр, не шибко их ругай, — сказал он. — Один, тот, что лысый, в падерпу много олешек бедным отдал. Другой тоже отдал. — Теван показал на низенького человека с хитрым лицом.
— Хочу поговорить с ними, — сказал Петр Гермогенович.
Теван не отставал от Смидовича ни на шаг, словно боялся, что кулаки причинят ему какой–нибудь вред. Так вдвоем они и подсели к костру, около которого спасались от комаров эти двое.