— Хороший, если бедный объединяется с бедным. А когда бедный с богачом… Что ж тут хорошего, Теван? — И обратился к ненцам: — Сколько среди вас безоленных?
— Однако, все безоленные, председатель, — ответил старик. — У меня двенадцать олешек, у Салиндера и того меньше. У Ненянга совсем олешек не осталось, бог Нга к себе под землю забрал.
Петр Гермогенович вспомнил, как неделю назад, когда ехали к этому последнему лагерю, Теван вдруг резко повернул упряжку, словно наткнулся на препятствие.
— Хальмар–мя… Чум смерти, — глухо сказал он, показывая хореем куда–то в сторону.
Смидович увидел голый остов чума, скелеты людей и оленей, разбросанные вокруг, — все, что осталось после одной из страшных эпизоотии, в начале века обрушившихся на землю ненцев,
— С этого дня, — твердо произнес Смидович, — все олени, которых на время отдали вам кулаки, навсегда ваши. А Лапсуй и Анагуричи пойдут под суд за то, что настраивали вас против Советской власти, за то, что обманули районный Совет…
Случаются же странные ассоциации. Вот он сейчас очень далеко от Москвы, в тундре, среди незнакомых людей, разоблачает кулаков, восстанавливает порядок. А вспомнились, вроде бы совсем некстати, детство, Тула, его первое знакомство с несправедливостью, социальным неравенством, нищетой…
Семья Смидовичей переехала в Тулу из Рогачева Мо–гилевской губернии, и Петя сразу же поступил в гимназию. Он еще не знал города и с мальчишеским любопытством знакомился с ним, каждый раз делая для себя новые и новые открытия. Ему было интересно попасть в кварталы рабочей Тулы, где кривые и грязные улочки жались к низкому берегу Тулицы, испещренному лодочными причалами. Извозчики туда не возили из–за глубоких ям на проезжей части. Постепенно он уходил все дальше от дома и как–то добрался до грязной и унылой улицы, наполненной звоном молотков, дробно бьющих по металлу, и шарканьем наждака. Он тогда никак не мог понять, зачем стучит так много молотков сразу и что это делают люди в жалких домах, так не похожих на их дом на Старо–Дворянской. Он просунул голову в одну из дыр в заборе и увидел рослого человека, который сидел на чурбаке у крылечка и стучал молотком по блестевшему на солнце красному металлическому листу.
— Чего глядишь в щелку, паныч? Заходи, коль интерес имеешь, — услышал Петя добродушный голос.
Он не заставил тогда просить себя дважды, вошел через ветхую калитку во двор и, остановившись в сторонке, стал наблюдать за работой. Сухая, жилистая рука, державшая молоток, плавно поднималась вверх, а потом рывком опускалась на сияющий медный лист, вздрагивающий от Удара.
— Что это вы делаете? — робко спросил Петя.
— Самовар, — ответил человек и вытер пот с лица. — У вас дома большой самовар?
— Большой, — ответил Петя. — У нас вообще много самоваров.
— Ну вот, может, какой и я сработал.
Петя представил себе их самый большой, начищенный битым кирпичом самовар, такой ясный, что в нем, как в зеркале, отражалось удлиненное и смешное его лицо, и удивился, что такую красивую вещь мог сделать этот неуклюжий человек. Петя стоял долго, и долго, без отдыха бил по медному листу молоток, а лист делался тоньше, но зато длиннее и шире.
Из сеней вышла женщина в платочке, стянутом у подбородка узлом. Оглядела его с ног до головы, увидела запачканные глиной и уже подсохшие на солнце брюки.
— Идемте в дом, почищу вас, — сказала женщина.
Петя покорно последовал за хозяйкой. Русская, разрисованная петухами печь занимала чуть не пол–избы. На двух оконцах висели белоснежные занавески. У стены стоял некрашеный стол, напротив — кровать, покрытая ситцем в цветочках.
Женщина присела на корточки и руками отчистила грязь с Петиных гимназических брюк.
— Спасибо, — вежливо сказал Петя. — А где же ваш самовар? — спросил он, оглядывая горницу.
— Нету у нас самовара, паныч, — ответила женщина. — Чтобы самовар купить, большие деньги надо. А где их взять?
Петя удивился, как это так, человек делает самовары, а своего не имеет, хотел было спросить почему, но постеснялся и пошел во двор смотреть, как под ударами молотка расплющивается медный лист.
Домой он возвращался не торопясь, и в его детской голове бродили неотвязные мысли. Он представил себе их дом, такой огромный и красивый по сравнению с лачугой, где он побывал сегодня, своего отца, которого почему–то никогда не видел за работой. «Бам, бам, бам», — стоял в ушах звон, и перед глазами двигалась вверх–вниз не знающая покоя рука с тяжелым молотком…
Никто не ложился спать в эту ночь, все пять чумов стойбища гудели, как потревоженный пчелиный рой: слишком ошеломляющим, неожиданным для ненцев было решение «большого начальника».