— Анагуричи! Твоя, однако, знает, как звать этого человека? — Теван ткнул пальцем в грудь Петра Гермогеновича. — Это и есть товарищ Смидович. Тебе не надо в Москву ехать на огненной нарте. Товарищ Смидович сам к тебе приехал. Можешь жаловаться.
Дальнейшие события развивались очень быстро. Женщины, не сговариваясь, стали разбирать кулацкий чум и складывать его на вандеи. Ненянг побежал к стаду отбирать оленей. Одноглазый с охотой запрягал их в нарты.
— Однако, самых тощих олешек взял… Тьфу, а не олешки! — Анагуричи презрительно сплюнул.
— А ты мне разве самых сильных давал, когда моя к луцу Сеньке за товаром ездила? — с усмешкой ответил одноглазый. — Красивых олешек для себя берег…
— Собачек вам тоже мало–мало дадим, — распорядился главный старик. — Без собачек как будешь стадо караулить?
— Какой там стадо! — махнул рукой Лаисуй. Он жадно рыскал по месту, где только что стоял его чум, и собирал вещи — медный котел, чайник, миски, кадушку для соли, бросал все без разбору в мешок, стараясь захватить как можно больше. В другой мешок запихивал одежду — чижи, кисы, малицы, оленьи постели…
— Смотри, чужого по ошибке не захвати, Лапсуй, — строго предупредил старик.
— По привычке, однако, — рассмеялся Теван.
Через полчаса, когда поднялось над горизонтом медно–красное солнце, от стойбища медленно удалялось небольшое оленье стадо. Два человека в малицах и четыре собаки гнали его на север. Олени в упряжках шли лениво, их никто не подгонял. Еще через полчаса вся группа скрылась из виду, растаяла в туманной утренней дымке.
— Вот мы, как будто, и выполнили пожелание секретаря Ямальского комитета, — сказал Смидович Мише. — Поработали в «трудной бригаде».
— Здорово фонограф помог, правда? — Миша посмотрел на черный раструб аппарата и чуть задумался: — Послушайте, Петр Гермогенович. А почему бы нам ваш рассказ не записать? У вас такая интересная жизнь…
— В самом деле, — поддержала своего товарища Маша.
— Шибко интересная, — поддакнул Теван. — Мне много председатель рассказывал про свою жизнь. Не все, однако, рассказал. Может, еще малость расскажет?
— Теван, имей совесть! Ведь уже утро, восемь часов!
— Ха, тогда потом, когда отдохнешь, Петр. — Он уважительно посмотрел на фонограф: — Трубка твоим голосом говорить будет. Ты домой уедешь, а трубка останется. Правду я сказал, Миша?
Глава тринадцатая
Шел февраль семнадцатого года.
Выходя утром из дому, Смидович всегда видел длинную очередь за хлебом, которая с ночи стояла возле соседней лавки, слышал плач голодных ребят, державшихся за юбки своих матерей. По улицам бродили вернувшиеся с фронта покалеченные солдаты, то безрукие, то на костылях. От этого щемило сердце и невольно сжимались кулаки. То и дело встречались тюремные кареты, в которых везли арестованных — народ требовал не только хлеба, но и политических свобод; он не хотел войны «до победы» и требовал мира, и это еще больше озлобляло правительство, дельцов от войны, вложивших в нее свои капиталы и нажившихся на солдатской крови.
Все чаще Петр Гермогенович недосчитывался то одного, то другого своего единомышленника, брошенного в застенок за одно лишь слово против войны. Приходилось все глубже уходить в подполье…
Царская охранка, конечно, знала все «грехи» Смидовича, на учете жандармских управлений были все его аресты, все тюрьмы и ссылки, однако умелая конспирация сделала доброе дело: московский сыск решил, что Смидович «отошел от революции», и до поры до времени не тревожил «бывшего политика».
…У Смидовича был вид респектабельного, преуспевающего инженера. Ровно к половине девятого утра к его квартире в Седьмом Рогожском переулке, где он жил с семьей, подъезжал ярко–красный автомобиль и увозил его на электростанцию у Каменного моста, где он работал несколько последних лет. Иногда он брал с собой «прокатиться» шестилетнего Глеба и его младшую сестренку Соню, яро которую Софья Николаевна говорила в шутку: «Ну, уж эта родилась от нечего делать».
Как опытный конспиратор, он в кругу сослуживцев электростанции «Общества 1886 года» избегал разговоров о политике, стараясь оставаться для них человеком, целиком поглощенным только техническими проблемами. О том, что Смидович — член Московского областного бюро ЦК РСДРП (б), знали лишь несколько большевиков, оставшихся на станции после того, как многочисленные аресты обескровили организацию.
— Дядя Ваня… Все собираются у доктора Обуха. У нас ночью был обыск. — Таня Луначарская встретила Скворцова–Степанова неподалеку от своего дома. — Папа с мамой уже ушли.