— «…Российский пролетариат должен поддержать петербургское восстание. Иначе потоки пролитой там народной крови останутся бесплодными».
— И дальше, — сказал Смидович: «Товарищи, бросайте работу! Солдаты! Помните, что сейчас решается судьба народа! Все на улицы! Все под красные знамена революции!»
— Как будто ничего, — одобрил Скворцов–Степанов. — Надо, чтобы завтра утром… впрочем, — он глянул на часы, — завтра уже наступило… чтобы сегодня к началу рабочего дня это могли прочитать все москвичи.
У входа в типографию дежурили полицейские, но группа рабочих оттеснил их и захватила здание. Там в это время печатались хлебные карточки. Машины работали полным ходом, но, узнав, какой документ надо выпустить, рабочие их остановили, чтобы немедленно напечатать воззвание. Уговаривать никого не пришлось.
Утром, как обычно, к квартире Смидовичей подъехал ярко–красный автомобиль, чтобы увезти Петра Гермогеновича на работу.
— Не знаю, когда вернусь сегодня, — сказал он жене. — Пожалуйста, не волнуйся.
— Ты смешной какой–то, Петр! Ну как это можно, не волноваться?
Москва выглядела необычно. Казалось, все живое, способное противостоять вековому рабству, распрямляло плечи, дремавший великан медленно поворачивался, вдыхая воздух революции. На круглых тумбах, на заборах и стенах домов висели листки прокламации. Рядом мальчишки расклеивали приказ командующего Московским военным округом: город объявлялся на осадном положении.
На здании Думы висел красный флаг. С балкона кто–то выступал, внизу стояла небольшая толпа и слушала. За Иверской часовней, преграждавшей путь на Красную площадь, нерешительно топтался конный жандармский дивизион. Угрюмо стояли городовые, перебирая пальцами шнуры от огромных полицейских наганов.
Сторож у проходной электростанции поклонился Смидовичу, который быстрым шагом прошел не в контору, где у него был большой и удобный кабинет, а через проходную во двор, в мерно гудящий машинный зал. На станции было непривычно людно, должно быть, пришли рабочие других смен.
Митинг был в разгаре. На верстаке стоял знакомый кабельщик Радин, один из немногих уцелевших на станции большевиков, и читал прокламацию. Каждая фраза сопровождалась гулом одобрительных голосов. Смидович подошел поближе к импровизированной трибуне, рабочие вежливо и несколько недоуменно расступились. Когда освободилось место на верстаке, Петр Гермогенович переглянулся с Радиным и неожиданно для всех взобрался наверх.
— Товарищи! — крикнул он, хотя кричать не было особой необходимости: в цехе вдруг стало необычайно тихо. Только через секунду толпа удивленно и радостно ахнула, никто не предполагал, что к ним может так обратиться этот важный начальник. — Товарищи! — повторил Смидович. — Товарищ Радин только что прочитал вам прокламацию Московского бюро ЦК Российской социал–демократической рабочей партии большевиков, к которой я имею честь принадлежать. Я призываю вас делом поддержать выступление петроградского пролетариата против царизма. Как большевик и как один из инженеров электростанции, я предлагаю вам немедленно бросить работу и выйти на улицы Москвы, чтобы показать свою силу и свою преданность революции. Воззвание Московского бюро ЦК призывает нас немедленно начать выборы в Совет рабочих депутатов — орган власти пролетариата. Нет времени медлить.
— Прошу называть фамилии кандидатов, — обратился к митингу Радин, — и пусть это будут самые достойные из вас!
— Кашутина!.. Инженера Смидовича! — раздались голоса.
Несколько фамилий выкрикнули меньшевики и эсеры, но их никто не поддержал.
На другой день Смидович и Кашутин протискивались в Думу, куда со всех концов Москвы стекались только что избранные депутаты. На площади возле нескольких маленьких пушек, повернутых жерлами в сторону Тверской, нервно бегая молоденький офицер, отдавая распоряжения солдатам. Мимо, не обращая внимания ни на пушки, ни на солдат, потоком двигались к Думе колонны рабочих с революционными песнями, подъезжали грузовые автомобили, украшенные красными флагами. В ближайшей мануфактурной лавке приказчик нарезал ленты из красного сатина и бесплатно раздавал их.
Городской голова, члены управы, все старшие служащие Думы бежали, и думский огромный зал, коридоры, комнаты заполнил народ. Почти все первый раз в жизни были в этом здании и с любопытством рассматривали замысловатую лепку потолков, картины на стенах, огромные люстры… То и дело раздавались приветственные возгласы подпольщиков, которые до этого дня не виделись многие месяцы, а то и годы.