Смидович вздохнул.
— Ну что ж, раз надо, значит, надо…
Виктор Павлович Ногин был в Петрограде, и Смидович оставался за председателя президиума Совета. На сегодняшнее утро было назначено совещание представителей всех фракций. Большевики пришли рано и собрались в своей комнате под чердаком. Все находились под впечатлением назревающих событий. Все понимали, что ждать больше нечего, восстание неизбежно и пора брать власть в свои руки.
Однако собраться вовремя не удалось. В одиннадцать часов сорок пять минут дежуривший по Моссовету Ведерников принял телефонограмму, переданную из Петрограда Ногиным:
«Сегодня ночью Военно–революционный комитет занял вокзалы, Государственный банк, телеграф, почту. Теперь занимает Зимний дворец. Правительство будет низложено. Сегодня в 5 часов открывается съезд Советов. Ногин сегодня ночью выезжает. Переворот произошел совершенно спокойно, ни одной капли крови не было пролито, все войска на стороне Военно–революционного комитета».
Свершилось то, чего с таким нетерпением ждали!
Когда ликующие большевики вошли в Белый зал, они увидели там меньшевиков и эсеров, бурно обсуждавших телефонограмму Ногина.
— По моим данным, — заявил Руднев, — Временное правительство не арестовано. Ни та, ни другая сторона еще не решаются сделать первого шага.
«Пытаются запугать, — подумал Смидович. — Но мы народ закаленный, пора бы понять это».
Вместе с Рудневым явился на совещание Рябцев. Как человек военный, он понимал, что сила на стороне Советов, что солдатская масса вышла из повиновения старому командованию, и у него даже мелькнула мысль, не сделать ли вид, что он теперь на стороне большевистского большинства. Но этому воспротивился Руднев, который истерически кричал, что не Советы, а только Дума может быть полномочным органом власти.
В конце совещания выступил меньшевик Исув. Нервно пощипывая рыжую бородку, он зачитал проект резолюции для предстоящего сегодня пленума обоих Советов: «Для охраны революционного порядка и защиты завоеваний революции от натиска контрреволюционных сил в Москве образуется временный, демократический революционный орган, составленный из представителей Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, городских и земских самоуправлений, Всероссийского железнодорожного и почтово–телеграфного союзов и штаба Московского военного округа».
— Вот каким нам видится орган революционной власти, — с пафосом закончил Исув.
Смидович переглянулся с Игнатовым, с другими товарищами по фракции.
— Но ведь революционный орган уже намечен МК. И совсем не такой, как предлагают меньшевики, — сказал он тихо.
— Кто за оглашенный проект резолюции, прошу голосовать, — выкрикнул Исув.
Ни один большевик не поднял руки.
В перерыве Петру Гермогеновичу удалось поговорить с представителем меньшевистской фракции Тейтельбаумом. Было важно узнать, как их фракция поведет себя на пленуме. Обычно очень разговорчивый Тейтельбаум держался отчужденно, и Смидович понял, что нечего рассчитывать на помощь меньшевиков.
На электростанцию Петр Гермогенович так и не съездил, однако ж успел поговорить по телефону с Радиным.
— Гермогеныч, все знаю, — послышалось в трубке. — Звонили из Партийного центра. Меры уже принимаем…
Экстренный пленум обоих Советов был назначен в Большой аудитории Политехнического музея. Петр Гермогенович, усталый, возбужденный, шагал по комнате, где собиралась большевистская фракция, и на ходу бормотал свою вступительную речь. От усталости щемило и билось с перебоями сердце, и он на всякий случай принял порошок камфары.
— Что, Гермогеныч, плохо? — участливо спросил Игнатов.
Смидович виновато улыбнулся.
— Ничего, сейчас пройдет…
Несколько минут посидел, закрыв глаза. Сердце действительно скоро успокоилось, и он пошел в зал. Казалось, все было, как всегда. Смидовичу не раз приходилось за это время вести разные собрания, пленумы, заседания — не было им числа, — но сейчас он волновался, как никогда раньше, даже боялся, что вдруг ни с того ни с сего возьмет да и забудет, о чем надо говорить.
Но все обошлось благополучно. По гулкой лестнице он поднялся наверх, к трибуне, и внимательно оглядел зал, стараясь по виду определить, сколько здесь друзей и сколько недругов. Друзей, по его мнению, было значительно больше. Преобладали черные рабочие куртки и солдатские гимнастерки — на поднимающихся амфитеатром скамьях, на балконах, даже на ступеньках лестницы, в проходах…