Ответ Рябцеву обсуждали недолго, никто не питал иллюзий насчет того, что контрусловия, которые выставлял ВРК, будут приняты противной стороной. Но затянуть время, чтобы собрать силы, — это имело смысл, это было просто необходимо.
Письмо «Комитету общественной безопасности» подписал Смидович.
Как только ушел Исув, стали думать, что делать.
— Прежде всего вызвать двинцев, — предложил Мура–лов. Он был солдат и больше, чем другие в этой комнате, понимал, сколь сложно и опасно положение.
Солдат Северного фронта, которых за революционную деятельность Временное правительство арестовало и бросило в городскую тюрьму Двинска, недавно перевели в Бутырскую тюрьму. В их защиту поднялась революционная Москва, и объявивших голодовку, обессилевших двинцев поместили в Озерковский госпиталь. Оттуда их и вызвали на защиту Московского Совета.
До Моссовета можно было добраться за час, но минуло и два часа, а солдат не было. Петр Гермогенович поминутно поглядывал в окно — не идут ли?
— Позвони еще, Николай Иванович, — попросил он Муралова. Но телефон в Озерках не отвечал, и это усиливало напряжение.
— Опять стреляют, и близко! — сказал Муралов, прислушиваясь.
От неизвестности, от близких выстрелов Петру Гермогеновичу становилось не по себе.
— Смотрите, бежит солдат, кажется, раненый, — сказал он, глядя в окно.
Дежурный привел двинца в комнату ВРК. В руке тот держал винтовку с задымленным от выстрелов штыком.
— Нас юнкера окружили!.. — крикнул он, задыхаясь. — Открыли огонь… Поубивали многих…
Двинцы все же прорвались к Совету и начали разбирать мостовую. Рыли канавы на случай, если прорвутся броневики. В окнах Моссовета установили пулеметы. В ранних осенних сумерках вспыхнули на площади огни костров.
Уже стреляли у Страстного монастыря, на Кузнецком мосту, лилась кровь на Театральной площади. То там, то здесь возникали яростные стычки: белые старались замкнуть кольцо вокруг Совета.
Комната, которую занимал ВРК, оставалась одной из немногих в здании, где было относительно тихо. Трудно назвать заседанием тот оживленный, однако ж дельный разговор, который там длился много часов кряду. Его вели несколько человек, взваливших на себя груз ответственности за судьбу Москвы, за судьбу революции. Что–то записывал непоседливый Усиевич, он часто снимал и надевал очки. Забегал из штаба и снова убегал монументальный Муралов. Поджав под себя ногу, сидел на диване Игнатов. Потряхивая кудряшками подстриженных волос, наспех записывала каждое слово Додонова — «для истории», как объявила она.
Выстрелы за окнами доносились все отчетливее, все ближе.
Решение о том, что надо немедленно призвать к забастовке рабочую Москву, пришло на ум чуть ли не всем сразу.
— У Руднева не поднимется рука на московский пролетариат, — сказал Игнатов.
— У этого типа поднимется, — убежденно сказал Муралов.
— Ладно, записывайте, Анна Андреевна. — Усиевич смотрел в окно, за которым горели костры. — «Не до работы теперь! 28‑го дружно, как один человек, оставим фабрики и заводы и по первому призыву Военно–революционного комитета сделаем все, что он укажет… Решается судьба революции, решается судьба нашей страны, а вместе с тем на долгое время решается и судьба человечества». Пожалуйста, Анна Андреевна, срочно передайте эту телефонограмму в районы.
Из соседней комнаты, где разместился штаб, заходил начальник разведки Максимов и докладывал обстановку. Петр Гермогенович невольно поеживался, когда слышал о стычках вблизи Царицынской улицы. Там, в Хамовническом райкоме партии, дежурила Соня.
Площадь перед Советом все более заполнялась народом. Приходили рабочие с фабрик и заводов, требовали оружия, но его не было. Приходили ставшие на сторону революции воинские части, но и они зачастую не имели винтовок: офицеры заранее отобрали их у солдат. Тысячи человек заполнили, запрудили Скобелевскую площадь, коридоры и свободные комнаты генерал–губернаторского дома.
Поздно вечером возвратились Ногин и Ломов, которые по поручению ВРК обсуждали в «Комитете общественной безопасности» подписанное Смидовичем письмо. Вид у Виктора Павловича был усталый и встревоженный. Ломов, напротив, бодрился и тут же стал рассказывать, что из их затеи, понятно, ничего не вышло и что их чуть было не растерзало офицерье, когда они выходили из думы.
— До чего ж нахальная рожа у этого Руднева! Представьте, он уже чувствует себя победителем и был уверен, что мы пришли к нему, чтобы просить пощады.