— Пусть знают юнкера и вся эта сволочь, куда им направлять штыки, если они ворвутся в Совет!
Петр Гермогенович открыл глаза и увидел Соню Бричкину, надевавшую на руку Усиевичу красную повязку: «Член В-Р ком». На столе лежало еще несколько таких повязок, очевидно для всех, кто находился в комнате.
— Вот молодчина! — похвалил Смидович, окончательно просыпаясь.
Уже стало светать, когда наконец в Совете появился Смирнов.
— Ух, еле–еле пробрался. — Он тяжело дышал. — Несколько орудий вместе с командой скоро придут. Больше не мог достать: юнкера увели…
— Юнкера? — переспросил Ведерников.
— Не беспокойся, Степаныч, артиллеристы вынули из орудий такие маленькие штучки, гребешками называются. А без них стрелять нельзя… Сразу этого не заметишь…
Радость, как и беда, никогда не приходит в одиночку. Не успел появиться Смирнов, как разведка доложила: призыв ВРК услышан — в Москве началась всеобщая политическая забастовка. Взяты первые пленные.
Смидович выглянул в окно: низко опустив головы, шли под охраной красногвардейцев юнкера, офицеры, студенты. Обогнав колонну, в дверь Моссовета вбежал прапорщик Юра Саблин, одним махом преодолел парадную лестницу и, завидя Смидовича, бросился к нему:
— Понижаете, Петр Гермогенович, у меня было всего человек двадцать. Мы дали два залпа по градоначальству, и вся эта компания подняла руки кверху… Их, наверное, больше двухсот…
И все же положение оставалось очень тревожным. Пал Кремль. Об этом рассказал Максимов… В восемь часов утра через Троицкие ворота, открытые Берзиным, который поверил слову Рябцева, в Кремль вошли юнкера. Они выгнали из казарм безоружных солдат и зверски расстреляли их из пулеметов. Полковник Рябцев стал хозяином Кремля.
Максимов принес сорванный со стены приказ Рябцева:
«Кремль занят. Главное сопротивление сломлено, но в Москве еще продолжается уличная борьба… По праву, принадлежащему мне на основании военного положения, запрещаю…»
— Значит, их благородие считают, что наше сопротивление сломлено, — насмешливо сказал Ведерников. — Но ведь борьба только начинается…
В ночь с Двадцать восьмого на двадцать девятое октября черное небо с проступившими кое–где звездами окрасилось багровым заревом пожара. Горело где–то на Сухаревке или на Самотеке.
Среди ночи из штаба принесли написанное на клочке бумаги свежее донесение разведки: «Хамовнический Совет осаждают юнкера; атаки отбиты», — и у Смидовича снова екнуло и тревожно забилось сердце.
Вошел часовой и сказал, что какой–то человек с электростанции срочно хочет его видеть.
«Неужели Радин?» — подумал Петр Гермогенович.
— Пусть войдет, — сказал он часовому.
Но пришел старый, болезненный монтер из кабельного отдела — Брамер. Петр Гермогенович хорошо знал его.
— Я к вам, господин Смидович… Вы сейчас такой большой начальник! — сказал Брамер. — Я с одним маленьким предложением. Такая стрельба всюду, что я едва добрался до вас. Так вот я бы хотел помочь немного. Я берусь выключить свет в тех кварталах, где засели юнкера.
— Дорогой мой! — Смидович встал и порывисто пожал Брамеру руку. — Да это же просто чудесно! Если удастся ваша затея, вы окажете революции большую услугу.
— Прежде всего я имею оказать услугу вам, потому что вы ко мне хорошо относились… Дайте мне в помощники двух солдат, потому что мне не из чего стрелять, да я и не умею.
Через час кварталы, откуда наступали белые, погрузились в кромешную тьму…
Следующий день выдался солнечным и не по–осеннему теплым. Было воскресенье, и одновременно с треском пулеметов и ружейной стрельбой раздавался колокольный звон «сорока сороков» московских церквей.
— Хорошие новости, товарищи! — Максимов докладывал членам ВРК, держа в руке несколько донесений разведки. — Заняты Малый театр… градоначальство… интендантские склады… — Он каждый раз откладывал прочитанные рапорты. — Очищена вся Тверская…
Смидович решил попробовать добраться или до Хамовников, или до квартиры, все равно, куда удастся.
— Да, да, конечно, Петр Гермогенович, — сказал Усиевич. — Только будьте осторожны.
На улице пахло гарью, порохом, бензином. Со стороны Охотного ряда доносилась сухая пулеметная дробь. Небо заволакивал дым недалекого пожара.
Смидович постоял у дверей Моссовета, надеясь, что, может быть, ему повезет и он поймает автомобиль, который его доставит до цели. Автомобиль он увидел очень скоро, открытый, с поднятым верхом. Более того, автомобиль резко затормозил возле генерал–губернаторского дома. Смидович узнал Павла Карловича Штернберга. Его длинные густые волосы были всклокочены, взбиты встречным ветром. На рукаве кожаной куртки бросалась в глаза повязка командующего Красной гвардией Замоскворецкого района.