На переговоры приехали Смидович и секретарь ВРК Кушнер. В портфеле у Петра Гермогеновича лежал напечатанный на машинке и испещренный поправками проект соглашения. Он начинался словами: «Вся власть в Москве находится в руках Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, белая гвардия распускается…»
— Из этой встречи ничего не выйдет, — сказал Кушнер.
— Конечно, не выйдет. Но нам тоже надо время, чтобы установить связь с районами.
— И дать людям хоть немного поспать…
— Боюсь, что все–таки будет не до сна. Представители «Комитета общественной безопасности» уже ждали их на Николаевском вокзале в бывшем царском павильоне с позолоченными гербами, дорогой мебелью и картинами в тяжелых резных рамах. На видном месте красовался портрет Николая II.
За столом сидело человек двадцать, и среди них — представители Викжеля, «нейтралы», питающие надежды на примирение двух враждующих сторон.
— По–моему, все в сборе, можно начинать, — сказал Руднев, сидевший на председательском месте.
«Комитет общественной безопасности» тоже подготовил свой проект соглашения, и Руднев со Смидовичем обменялись документами.
— Однако они слишком далеко зашли! — воскликнул Руднев, прочитав проект соглашения, выработанный Военно–революционным комитетом. — Большевики требуют от нас ни больше ни меньше как самораспуститься.
— Это наглость!.. Какое безобразие! — раздались голоса.
Конечно, можно было доказывать свою правоту, возражать, выступить с гневной обличительной речью. «Но зачем?» — подумал Смидович. Он зримо представил себе, как, воспользовавшись передышкой, закрепляются на занятых позициях революционные войска, подтягивается артиллерия, на исходных рубежах накапливаются силы, которые, как только окончится срок перемирия, мощно и слитно ударят по врагу.
И словно в подтверждение его мыслей, громко, так, что задребезжали стекла в царском павильоне, бухнуло орудие.
— Одна из сторон нарушает перемирие. — Руднев поморщился. — Уверен, что ваша. — Он в упор посмотрел на Смидовича.
— Может быть, — согласился Петр Гермогенович. — После того как юнкера привязали к автомобилю двинца и таскали его по мостовой, после расстрела безоружных солдат в Кремле народ трудно удержать от справедливого возмездия.
— Помилуйте, какое это имеет отношение к соглашению о перемирии? — с деланным удивлением спросил Руднев.
— Самое непосредственное, — отрезал Петр Гермогенович.
Смидович и Куншер вернулись в Совет. Их ждали, заранее зная, какой будет исход переговоров.
— Полюбуйтесь! — сказал Петр Гермогенович, доставая из портфеля густо исписанный лист бумаги.
Усиевич тут же прочел его и озорно посмотрел на окруживших его товарищей.
— Постойте, постойте… — сказал он. — Неужели они воображают, что революционные войска поступят в распоряжение полковника Рябцева? — Он вдруг засмеялся заразительно и по–юношески звонко. — Вот это да! Да что они, рехнулись?
И тут захохотали все — весело, громко, искренне.
— Ответ будет? — спросил Смидович.
— Будет, Петр Гермогенович. — Муралов посмотрел на часы. — Скоро заговорит наша артиллерия.
— Да она как будто и не прекращала разговаривать? — Смидович рассказал о взрывах, которые доносились до царского павильона.
— Это в Рогожско–Симоновском районе не удержались и поковыряли тяжелыми снарядами кадетские корпуса.
— Первыми начали юнкера… Муралов поискал глазами Додонову.
— Записывайте, Анна Андреевна, — сказал он. — «Всем революционным войскам и Красной гвардии города Москвы. Военно–революционный комитет объявляет, что с 12 часов ночи 30 октября перемирие окончено, и — Военно–революционный комитет призывает верные революции части и Красную гвардию стоять твердо за правое дело. С этого момента мы вступаем в полосу активных действий…»
В полночь загрохотали орудия.
— «Это есть наш последний и решительный бой», — сказал Смидович, прислушиваясь к канонаде. Слова прозвучали торжественно.
Он глянул на план Москвы, на котором цветными карандашами отмечались опорные пункты и передвижения революционных и белых отрядов, нашел Плющиху, где они жили, и представил приземистый деревянный дом с некрашеными полами, детскую с большой лампой на медных цепях… «Детская», — мысленно повторил он и зажмурился от страха за Сонюшку и Глеба.
Одно заседание ВРК сменялось другим. Решались самые насущные вопросы. О хлебном пайке. О гуманном отношении к пленным. О возобновлении работы Центрального телеграфа. Смидович допрашивал юнкеров, сдавшихся во время боя за телефонную станцию. Они вели себя смирно, а некоторые от страха плакали. Смидовичу почему–то было жалко этих юнцов.