Теван тоже ловил рыбу в озерах и речках, около которых они становились лагерем, — огромных нельм, серебристых сырков, муксунов, тут же с аппетитом ел их сырыми, а остальное засаливал или коптил над дымокуром. На жердочках висели выпотрошенные толстые рыбины, и с них капал жир на мокрую землю.
Теван скоро забрался в чум, лег, не снимая малицы, на оленьи постели и заснул, а Петр Гермогенович еще долго сидел у потухающего костра и перебирал свои «трофеи»: куски каменного угля, похожие на сургуч камешки, напоминающие слюду пластинки гипса, граненый столбик горного хрусталя, янтарек — все, что случайно нашел сам и что подарили ему ненцы. Все это он покажет в Москве ученым, и, может быть, «трофеи» явятся для них новостью и сослужат добрую службу.
Потом он листал тетрадь с записями, читал фамилии, цифры, и за каждой из них возникал человек, почти всегда добрый, сердечный, а иногда и плохой, вроде кулака Лапсуя или шамана, колдовавшего над умирающей девочкой. Дома он приведет в порядок записи и потом выступит на заседании Комитета Севера, доложит правительству о том, что, по его мнению, необходимо немедленно же сделать для северян… Как хорошо все–таки, что он не послушался доктора Обуха, запретившего ему ехать в тундру! Вопреки мрачным прогнозам, чувствовал он себя здесь хорошо, бодро и почти не вспоминал о больном сердце…
Он проснулся от приглушенных, однако явственных голосов. Люди говорили шепотом, собаки же лаяли громко, не сообразуясь с тем, спит или не спит Смидович. Петр Гермогенович открыл глаза. Пола нюка была подоткнута, и он увидел несколько летних чумов, выросших за ночь; он наскоро оделся и вышел.
— Здравствуй, товарищ Смидович! — послышались приветственные возгласы. — Мы пришли проститься с тобой.
Снова сработал закон быстрого распространения слухов. Петр Гермогенович так и не понял, от кого эти люди узнали, что он здесь, на крутом берегу Оби, что собирается уезжать. Он до глубины души был растроган вниманием, которое с такой непосредственностью оказывали ему незнакомые люди.
Подошел седой ненец, отстегнул от широкого пояса ножны из мамонтовой кости и протянул их Смидовичу.
— Возьми, это тебе дарит старый Сэроко…
Смущаясь, подошла юная девушка, протянула изящный берестяной туесок, украшенный пестрым орнаментом:
— Своей жене отдашь… Тут мы соль держим. Потом настала очередь молодого румяного ненца, подарившего трубку из мамонтового бивня.
— Ты много куришь, товарищ Смидович. Пускай эта трубка всегда напоминает тебе о нас.
Петр Гермогенович благодарил, прижимал руку к сердцу, отказывался, а подарков все прибавлялось и прибавлялось: широкий ремень с резными украшениями, светлыми — из оленьего рога, желтоватыми — из мамонтовой кости, зеленоватыми — из моржового клыка… Лопатка, чтобы чесать спину, табакерка, наконечник хорея, песцовая шкурка, белая как снег…
Теван, наблюдавший за подношениями, вдруг заволновался и стал складывать в рогожу рыбины. Свежие снимал с жердочки, старые таскал из чума. Получился увесистый тюк, пуда на два. Подняв его перед собой, Теван бесцеремонно растолкал окруживших Смидовича сородичей и подошел к нему.
— Это Софье Николаевне передашь, Петр, — сказал он. — Такой рыбы в Москве нету, это я сам знаю. Ты не угощал меня в Москве такой рыбой, правда, Петр?
— Спасибо, Теван… — растроганно проговорил Смидович. — Но зачем так много? Ты же себе готовил эту рыбу… На зиму.
— Почему так говоришь, «себе»?! Тебе готовил рыбу! Вкусная, однако, рыба получилась. Год лежать будет — не испортится…
Суденышко, пыхтя и кашляя, подошло среди ночи. Теван услышал шум судовой машины и стал будить Смидовича.
— Вставай, Петр. Паузок, однако, стоит.
Из чумов высыпали заспанные ненцы и принялись перетаскивать в лодку вещи Смидовича — видавший виды чемодан, очень тяжелый оттого, что в нем лежали образцы горных пород, портфель с документами и записными книжками, тюк с рыбой, клетку с полярной совой и хано–веем, укутанные марлей растения, вчерашние подарки, завернутые в оленью шкуру, расшитые цветным сукном сапожки для Софьи Николаевны…
С палубы паузка с любопытством смотрел на эту суету усатый капитан в телогрейке и флотской фуражке.
— Эй, там, на берегу, вы еще долго? — скорее по привычке, чем по обязанности крикнул он.
— А твоя что, не терпит? — крикнул в ответ Теван. — Ты знаешь, кого везти будешь? Смидовича везти будешь!