На капитана это имя не произвело впечатления, он либо не расслышал, либо просто не знал, кто такой Смидович. Да и в пожилом человеке в малице, с давно не стриженной седой шевелюрой и отросшей бородой, трудно было угадать члена Президиума ЦИК.
Капитан терпеливо дождался, пока закончилось затянувшееся прощание на берегу. Петр Гермогенович пожал всем руки, обнялся с Теваном и сел в лодку, чтобы добраться до болтавшегося на рейде суденышка.
Потом, уже стоя на палубе, он долго махал рукой кучке людей в малицах, которые все что–то кричали ему, пока не скрылся наконец за поворотом паузок.
Воскресенье он провел на даче в Серебряном бору. Ходил с детьми и внуками в лес. Как всегда перед походом, он произнес свою любимую, ставшую традиционной фразу: «Без добычи домой не возвращаться!», — затем разулся и босиком, во главе своей, тоже босоногой, команды, с суковатой палкой в руке, бодро пошагал мимо добродушно улыбающихся соседей, потом через деревеньку, все дальше и дальше, в соседний лес, славившийся грибами.
В этот лес Смидовичи ходили в разное время года — правда, всегда бесснежное, и всегда с какой–либо определенной целью: если не за грибами, то за ягодами, не за ягодами, так за ландышами, не за ландышами, так еще за чем–нибудь, например за совой, которую очень хотелось поймать и приручить.
Лес был таинственный, темный, и, войдя в него, Петр Гермогенович, тоже по установившейся традиции, сказал торжественно:
— Ну, а теперь помолчим…
И все с минуту молчали, отдавая природе дань уважения и любви.
Вечером пришли гости: Мария Ильинична Ульянова, Владимир Александрович Обух, Сергей Иванович Мицкевач… Все дружно ели собранные Смидовичами грибы, которые особым способом жарил сам хозяин, никому не доверяя. Грибы получились ароматные, крепенькие, шляпка к шляпке.
Петр Гермогенович много рассказывал о поездке на Север, демонстрировал то курительную трубку из мамонтовой кости, то расшитые сукном оленьи сапожки Софьи Николаевны, то устрашающего вида нож. Грибы он солил только из берестяного туеска, подаренного девушкой–ненкой.
Время от времени громко стучала клювом полярная сова в клетке, словно мальчишка проводил по штакетнику палкой, и смотрела на людей немигающим желтым глазом.
— Филька принимает участие в разговоре, — заметил Петр Гермогенович, любуясь птицей.
Вина к ужину не подавали, было весело и без хмельного, зато долго пили чай из поющего на разные голоса самовара, а потом дружно, хором пели шуточную песню про Серебряный бор на мотив старой студенческой.
Лицо у Петра Гермогеновича сделалось озорно–молодым, голубые глаза еще более поголубели, а серебряная борода оттопырилась, потому что, запевая, он закинул свою большую голову, подражая знаменитым певцам.
Пели весело, с юношеским задором, совершенно забыв, что почти у каждого за плечами по шесть десятков лет, и каких лет!
Стали вспоминать, как родилась эта песня, кто ее автор, но так и не вспомнили, зато вспомнили о другой песне, к которой непосредственное отношение имел Обух.
— Извините, то была не песня, а марш, — поправил, улыбаясь, Владимир Александрович.
— Да, да… И назывался этот марш, если мне не изменяет память, — Петр Гермогенович, лукаво прищурясь, посмотрел на Обуха, — «На туберкулезный фронт»… Ну–ка, кто помнит?
— Я! — Мицкевич поднял руку, как школьник в классе:
Наш Союз победоносный
Побеждал везде, всегда.
Все на фронт туберкулезный,
На борьбу с врагом труда!
Много бед мы испытали,
Стиснув зубы и без слез,
Мы должны, как побеждали,
Победить туберкулез.
Твоя работа? — спросил он у Обуха.
— Отчасти. Я, скорее, был редактором и заказчиком, чем автором.
— На Севере, к сожалению, с этим злом еще не покончено. Тебе известно об этом, Сергей Иванович? — спросил Смидович.
Мицкевич кивнул.
— Мы открываем там первые туберкулезные диспансеры… Завтра на Комитете я как раз собирался сказать об этом.
И снова вспоминали далекие уже годы.
— А помнишь, Владимир Александрович, — спросил Смидович Обуха, — как ты всех москвичей в бане вымыл? Чтобы они не заболели сыпняком.
— С твоего благословения как председателя Моссовета.
— Что было, то было, — Петр Гермогенович спрятал улыбку в усы.
— А это удивительнейшее объявление в газетах летом восемнадцатого года, — сказала Мария Ильинична, тоже улыбаясь. — «Московская чрезвычайная санитарная комиссия, — она взглянула на Обуха, — предлагает всему населению Москвы бесплатно помыться в бане. Каждый получит кусок мыла».