— Между прочим, довожу до сведения собравшихся, что кусок мыла я получил, — торжественно объявил Петр Гермогенович.
— Петр, неужели тебе понадобился кусок мыла? — Софья Николаевна с притворной строгостью посмотрела на мужа.
— Представь себе, что да. Как председатель Московского Совета, одобривший инициативу товарища Обуха, я должен был показать пример.
— Ого, в то время кусок мыла — это же была великая ценность! — воскликнул Мицкевич… — Кстати, я тоже бесплатно мылся.
— А заметку, которая появилась в газетах через неделю, вы помните? — спросил Обух.
— Конечно! — живо откликнулся Смидович. — «Через московские бани прошло до восьмисот тысяч человек». По крайней мере трое из них сидят в этой комнате. Да, было время, — задумчиво промолвил он.
Разошлись поздно. Мария Ильинична заночевала у Смидовичей, их дача была всегда полна «ночлежников». Обух жил неподалеку, на даче у Анны Ильиничны Елизаровой, Мицкевич уехал в Москву, сославшись на неотложные дела…
Последние годы Петр Гермогенович спал мало, а просыпался рано и, радуясь, что урвал время у сна, шел в сад. Утром он обошел весь свой участок, подолгу останавливаясь то у одного, то у другого растения. У него был, пожалуй, лучший в Серебряном бору, богатейший цветник. «Весеннюю кампанию» этого года он закончил тем, что высадил тридцать сортов георгин, полученных из Тимирязевской академии. Они должны были распуститься осенью, а пока цвели его любимые розы. Привезенные из Заполярья карликовые деревца тоже вроде бы прижились, хотя и переболели, а лишайники чувствовали себя на новом месте как дома. Он посадил их рядом с белой акацией, той самой, которую прислал в подарок Мичурин в 1931 году, после того, когда Петр Гермогенович вручил ему орден Ленина…
Он вспомнил Козлов, августовский прохладный вечер, драматический театр, где состоялось торжественное заседание пленума городского Совета. Зал был переполнен. Немного растерянный, оглушенный непривычной обстановкой, Мичурин сидел в президиуме рядом со Смидовичем.
Петру Гермогеновичу предоставили слово, и он — живописный, большой, в поблескивавших золотыми дужками очках — пошел к трибуне. Это было не просто вступительное слово члена Президиума ЦИК СССР, это была блестящая лекция о значении работ Мичурина для отечественной науки, поразившая всех глубиной исследовательских мыслей.
Потом, зачитав Указ Президиума ЦИК о награждении Мичурина, он с волнением пожал Ивану Владимировичу руку, жилистую, трудовую, уже стареющую и теряющую силы.
Весь следующий день он гостил у Мичурина. Иван Владимирович был старше его на девятнадцать лет, и он про себя называл его стариком, совершенно забывая о своих, тоже немолодых годах. «Старик» водил его по знаменитому саду и питомнику, где нашли вторую родину сотни диковинных сортов разных полезных растений. Петр Гермогенович жадно расспрашивал его обо всем, вдаваясь в такие специальные, доступные лишь биологу нюансы, что Мичурин только разводил руками: откуда все это знает его знатный гость? В тот день Иван Владимирович снова температурил от лихорадки, которая не оставляла его последние двадцать пять лет; к тому же лил дождь, дул сильный ветер, но он не согласился на уговоры Петра Гермогеновича пойти в дом, а все водил его по участку, рассказывал и рассказывал.
— Значение ваших работ, Иван Владимирович, громадное, — сказал тогда Смидович. — Вам самому трудно оценить все, что вы сделали, но оставим это потомкам.
Мичурин вздохнул.
— Стар я, Петр Гермогенович… И все же хочется не просто продолжать, а продолжать с еще большей энергией дело, которое я начал пятьдесят шесть лет тому назад… Да, пятьдесят шесть.
Они задержались около крупного дерева белой акации, и Смидович сказал, что любит ее сладкий запах, что он напоминает ему Керчь, молодость.
— Осенью я пришлю вам молодое деревце акации, — пообещал Мичурин.
— А оно приживется у меня под Москвой?
— То, которое я пришлю, приживется, Петр Гермогенович…
Их наградили тогда почти одновременно, Смидовича и Мичурина.
Для Петра Гермогеновича награждение явилось неожиданностью, большим сюрпризом.
— Товарищи решили почему–то почтить меня, — недоумевая, пересказывал он события друзьям. — Товарищ Калинин на заседании союзного ЦИКа вручил мне торжественно орден Ленина. Да, да! Пришлось экспромтом говорить ответную речь. Я даже переконфузился…
Он вдруг почувствовал резкую и сильную боль в сердце и присел на лавочку под акацией. Боль не проходила, и он с трудом, стараясь не показать, что мучается, доплелся до крыльца, а потом и до спальни.