Обух пришел через пять минут со шприцем, ампулами и стетоскопом.
— Это еще что такое? — шутливо вопросил он, стараясь показать, насколько он не придает значения тому, что произошло со Смидовичем. — А ну–ка, уважаемый, разрешите вашу мужественную руку! — Он стал щупать пульс, не находил, и от этого не мог сдержать тревоги. — Пульс не совсем, но ничего, сейчас мы его поправим… А пока кипятится шприц, послушаем этого богатыря… Ну, лежи спокойно. Не дыши…
Обух слушал Смидовича долго, молчал, но Софья Николаевна поняла, что ничего хорошего он и не скажет.
Спустилась со второго этажа Мария Ильинична и молча обняла Софью Николаевну.
— Ничего, Соня, все будет хорошо. Не первый раз ведь, — сказала она.
— Да, не первый…
Наконец был готов шприц, и Обух ловко, как это умели делать земские врачи, вогнал в руку Смидовича кубик камфары.
— Скоро все пройдет, Петр, — сказал он по возможности бодро.
— Уже проходит, — Петр Гермогенович глубоко и облегченно вздохнул. — Мне уже совсем хорошо. — Он улыбнулся и хотел встать, но Обух прикрикнул.
— Лежать весь день! — распорядился он.
— Ты что, с ума сошел? У меня же сегодня заседание Комитета!
— А без тебя его провести некому? — спросила Софья Николаевна. — Посмотрите на этого незаменимого человека!
— Сонечка, но ты же великолепно знаешь, что я должен делать доклад.
— Значит, Петр, доклад придется отложить.
— Нет, нет, Соня, это категорически исключено. Я немного полежу и встану. Тем более что я уже совершенно здоров.
Как–то незаметно для себя он задремал, Софья Николаевна села у его изголовья, а Ульянова и Обух вышли из комнаты.
— Это серьезно? — спросила Мария Ильинична. Обух кивнул:
— К сожалению, да… Я вообще удивляюсь, как он еще живет. И еще совершает отчаянные путешествия по Дальнему Северу… По–видимому, его спасает огромное желание не просто жить, существовать, а жить работая, иными словами, его держит на этом свете неистребимая страсть к труду…
Петр Гермогенович проснулся часа через полтора. Машина давно приехала за ним, и Софья Николаевна на всякий случай не отпускала шофера. Она хотела было позвонить Калинину, но побоялась, однако не Михаила Ивановича, а собственного мужа, который страшно сердился, когда она кому–нибудь жаловалась на его недуги.
В Дом Советов на Моховой он вошел бодрым шагом, раскланиваясь на ходу с сослуживцами. Правда, их было не так и много: в штате Комитета Севера, обслуживавшего все необъятное Заполярье страны, работало всего семнадцать человек.
В дверях Смидович столкнулся с Таном–Богоразом и, поздоровавшись с ним, бросил шутливую фразу, показав на свой огромный портфель:
— Посмотри, Владимир Германович, какую тяжесть я таскаю, как мул!
Заседание бюро Комитета Севера всегда проходило в кабинете Смидовича, и сейчас он прошел туда, чтобы, усевшись за стол, еще раз просмотреть тезисы выступления. Он любил эти короткие минуты, когда в одиночестве пробегал мысленно свой доклад или речь, прикидывая время, которое ему понадобится, и тут же беспощадно резал свое выступление, если видел, что не укладывается в регламент.
Ровно без пяти десять без особого приглашения, по заведенному раз навсегда обычаю, в кабинет стали входить члены Комитета — Ярославский, Житков, Мицкевич, Тан–Богораз, Скачко, Семашко… Помещение быстро заполнилось, все усаживались на свои обычные места, тихо переговаривались и поглядывали на карту, на которой красными флажками были отмечены пункты, где недавно побывал Смидович. На столе лежали привезенные образцы горных пород.
Приоткрыл дверь Михаил Иванович Калинин и, поздоровавшись со всеми сразу, сказал с шутливой ворчливостью в голосе:
— Ну, вы не очень утомляйте Петра Гермогеновича. Его беречь надо! Беречь! — и ушел к себе в кабинет.
Петр Гермогенович говорил не только о том, что увидел во время поездки — многие из присутствовавших знали Север лучше его, — нет, опираясь на свои наблюдения, он как бы подытоживал работу Комитета, который возглавлял с момента его организации в 1924 году все эти десять лет. Как член правительства, как человек, семнадцать лет избиравшийся членом Президиума ВЦИК и ЦИК СССР, он лучше других видел все достижения и все промахи в этой огромной, имеющей поистине историческое значение работе.
Обычно мягкий, спокойный голос его окреп, стал торжественным.
— Придя на помощь малым народам, мы столкнулись с бытовавшим в широких кругах превратным представлением о Севере как о гиблом месте, непригодном для каких–либо хозяйственных целей, а о туземцах, его населяющих, — как об исчезающих, вымирающих народностях. Горе–оракулы из буржуазного стана готовили им три дороги: загробный мир, прозябание в резервациях наподобие североамериканских индейцев, и смешение с нациями более сильными и многочисленными при полной утрате своей культуры и самобытности. Пророчества не сбылись… Планомерная, организованная работа в Заполярье по строительству новой, социалистической жизни, как вы знаете, началась после того, когда при Президиуме ВЦИК был учрежден наш Комитет, члены которого сегодня собрались здесь. С грустью должен отметить я, что нет среди нас безвременно ушедшего Анатолия Васильевича Луначарского. Как член Комитета он много сделал, чтобы приобщить к культуре малые, даже совсем крохотные народности, вроде юкагиров, которые в наши дни выдвинули писателя Текки Одулока, чьи книги переводятся на несколько европейских языков.