Студенты Института народов Севера пришли через несколько минут. Собственно, не пришли, а ввалились шумной, веселой гурьбой — три парня и девушка, все узкоглазые, с непокорными волосами, черными, как вороново крыло. На юношах были обычные костюмы, а на девушке юнгштурмовка. Все носили кимовские значки и значки «Ворошиловского стрелка» на красной подкладке, точно ордена.
— К вам можно, Петр Гермогенович? — спросили нестройным хором все четверо.
Смидович уже шел им навстречу, протянув обе руки и улыбаясь.
— Здравствуй, здравствуй, младое племя… Прошу! — Широким жестом он показал в глубь кабинета: — Как добрались? Благополучно ли?
— Хорошо добрались, Петр Гермогенович. Вот только собачки немного притомились.
— Какие собачки? — не понял Смидович.
— Мы, однако, из Ленинграда на собачках приехали.
— Вот это да! По весенней–то распутице?
— Под Ленинградом еще снег лежит, в лесу тоже снегу много, это под Москвой снег мало–мало растаял.
— Ничего себе «мало–мало»! Скоро пахать начнут.
— Что такое пахать? — блеснув бусинками глаз, спросила девушка. — Никогда не видела.
Смидович ласково улыбнулся ей:
— Да где тебе было видеть! Ты откуда сама?
— С Таймыра… Долганы мы. Дудинка — село такое есть, может, слышали?
— Слышал… А чтобы ты увидела, как пашут, поедем мы с тобой в колхоз.
— Мы тоже хотим в колхоз, — дружно сказали парни.
— Ладно, все съездим. Только не сегодня. Сегодня я, ребятки, занят. А вот завтра выкрою для вас время. Договорились?
«Не видела, как пашут…» Петр Гермогенович вспомнил о студенте–чукче Тевлянто, который, прочитав в букваре слово «кошка», никак не мог представить, что это такое. Кошка была в общежитии рабфака, где жил Тевлянто, и когда Тан–Богораз его спросил: «Кто это?» — он ответил: «Не знаю, думаю, что белая лисичка». В Анадыре, откуда приехал Тевлянто, водились лисицы, но никогда не было кошек… Сейчас Тевлянто у себя на родине, в Анадыре, председатель Чукотского областного Совета… «Да, растут кадры северян», — подумал Смидович и как–то по–новому взглянул на своих юных собеседников: кем станут они, когда окончат этот единственный в мире институт?
Весь этот день был заполнен до отказа делами, но Петр Гермогенович не чувствовал усталости. Каждая новая встреча, каждое новое дело, которое он делал, по–юношески радовали его. Радовало апрельское солнце и первые робкие всходы травы на газонах, незнакомые люди, которые, встретясь с ним на улице и узнав, кланялись ему, вычитанные в газетах сведения о сверхраннем севе.
На дачу Петр Гермогенович вернулся поздно, около десяти. Дома была дочь Соня с маленьким сыном, его внуком. Петру Гермогеновичу она показалась озабоченной.
— Петя что–то неважно себя чувствует. — Она дотронулась рукой до лба сына. — Может быть, мне завтра не ездить на занятия?
— Что значит «не ездить»! — возразил Петр Гермогенович. — Разве ты забыла мамины слова, ее последнюю волю: ты должна не только окончить академию, но и быть примерной слушательницей.
Соня маленькая, как ее звали дома, чтобы не путать с Софьей Николаевной, уехала в Москву раньше отца. Первая лекция уже приближалась к концу, когда приоткрылась дверь в аудиторию и дежурный Военно–инженерной академии сказал негромко:
— Смидович! К начальнику кафедры!
Она вошла в кабинет, и пожилой военный с ромбиком в петлице как–то странно посмотрел на нее и сказал, отвернувшись в сторону:
— Вас ждет машина… Она сначала не поняла:
— Какая машина?
— Поедете домой…
«Господи, ну конечно же разболелся Петя… И зачем я вчера послушала отца… уехала в Москву!..»
Тревожные мысли не покидали ее, пока молчаливый военный шофер из академии гнал по шоссе машину. Он еще только притормаживал у ворот дачи, а Соня уже нетерпеливо распахивала дверцу. На крылечке стояли знакомые и незнакомые люди, заплаканная домработница.
— Петя? — не своим голосом спросила Соня.
— Нет… Папа.
Сопя бросилась в спальню и увидела на кровати неподвижного отца.
— Папа! — крикнула она в отчаянии.
Петр Гермогенович не откликнулся. Он умер час назад.
ОГЛАВЛЕНИЕ