— Трудно, чтоб в наше время все хорошо было, — вздохнул парень из Харькова. В рваненьком пиджачишке и видавшем виды шарфе, повязанном вокруг длинной шеи, он производил бы впечатление жулика, если бы не внимательные, умные глаза.
— Рабочий… — Смидович вдруг запнулся. Он хотел было сказать «у нас», но не сказал. Даже для этих людей, таких же, как он, заводских и фабричных, он должен остаться не русским революционером Петром Смидовичем, а бельгийским подданным, электромонтером Эдуардом Куртуа. — Рабочий в России, — продолжал он, — предоставлен самому себе. Он — ничто в сравнении с могущественной государственной машиной, с капиталистами, которые хотя и готовы перегрызть друг другу глотки из–за лишней копейки, но сразу же находят общий язык, когда дело доходит до борьбы с выступлениями трудового люда. Вот и остается нашему брату только завод да кабак. В Бельгии, да и во Франции, в Англии у рабочих есть кассы взаимопомощи, библиотеки, народные дома, где можно отдохнуть не за штофом водки, а за книжкой или слушая лекцию. Нет, товарищи, не думайте, что за границей все рабочие купаются как сыр в масле, что им не за что бороться. В Льеже, на заводе Пипера, работают по одиннадцать часов за два франка. Помню своего подручного, парня лет двадцати. Вроде бы самые красивые годы, а парень чахнет. Думаю, чего так? А когда он развернул сверток с обедом, все стало ясно: голодает! Огромный напряженный труд и грошовый заработок.
— Глянь–ка, совсем как у нас, — подал голос Егор.
— С той только разницей, что если, например, в Англии система сдельной работы — это система выжимания пота, то в России — выжимания крови: люди измучивают себя до предела. Посмотрите на заводских ребят: худо, желто, измождено, выжато…
Слушали Петра Гермогеновича внимательно, особенно когда он рассказывал про оружейные заводы Льежа и сравнивал их с такими же заводами Тулы. Конечно, удивились, откуда бельгиец так хорошо знает порядки на тульских заводах, и Смидовичу пришлось придумать, будто в Туле работал мастером его отец — Франц Мишель Куртуа. Потом он говорил о самоварных фабриках Тепловых, где сделан тот самый самовар, который только что подала на стол хозяйка.
— В Туле рабочему люду живется еще хуже, чем в Петербурге. Жаровни с углями вместо печей, чад, дым, разъеденные кислотами руки лудильщиков, рабочий день с четырех часов утра и до восьми вечера…
— Да, повсюду в России нашему брату не сладко, — вздохнул ткач. — Встаешь с гудком, обедаешь по гудку. Всяк мастер имеет над тобой власть. Дрожи и трепещи перед разной скотиной…
Петр Гермогенович на минуту задумался. Как подоходчивее объяснить собравшимся за этим столом людям, что им делать?
Начал он издалека:
— Вот скоро кончится еще одно столетие, товарищи. Насколько сильнее в борьбе с природой и богаче человечество сделалось за этот век! Железная дорога, паровая машина, электричество, телефон, телеграф… Какие это могучие орудия, и как много можно сделать при помощи их!
Смидовича слушали с живым интересом. Не сводила с него любопытных глаз Валя. Приложил к уху ковшик ладони ткач. Приоткрыл рот именинник. Петр Гермогенович чувствовал это внимание. Он рассказывал о том диком угнетении, которому подвергается рабочий в России, о тех нелепых, унизительных порядках, когда, работая наравне с русским, иностранец получает вдвое больше, вроде него, Куртуа, о нищете, свившей себе прочное гнездо в рабочих кварталах.
— Все делается не для того, чтобы обеспечить каждому кусок хлеба, обеспечить его старику и вдове, а для того, чтобы обогатить кучку капиталистов, людей и без того богатых. Но ведь мы с вами тоже люди! Мы тоже хотим жить, и мы должны отбить, мы отобьем человеческую жизнь для себя, для всех и каждого!
— Легко сказать «отбить». А как это сделать? — спросил рабочий с Обуховского. — Вот мы все говорим, говорим правильно, в общем, а мастер как штрафовал рабочего ни за что, так и штрафует, полиция как арестовывала, кто ей подозрительным покажется, так и арестовывает, как охраны труда не было на заводе, так и нет. А мы все говорим, говорим.
— А надо действовать, надо бороться, — сказал Смидович. — Завоевывать политические права, политические свободы! Надо объединить рабочую силу. Помните притчу о том, как трудно переломить веник, когда в нем все прутики связаны?
— Потише, потише, ребята! — попросил Егор. — Даже я без ладошки все слышу. — Он посмотрел на тикавшие на стене часы. — Да и время уже позднее. Хозяйке завтра на работу.
— Да, да, ты прав, пора и честь знать, — спохватился Петр Гермогенович. — А с вами, товарищ Николай, мне бы хотелось отдельно потолковать. Давайте договоримся на следующую субботу? Приходите ко мне домой. — Смидович назвал адрес.