— Заходите, — это было первое и последнее слово, которое он произнес.
Снаружи у каждой камеры лежал коврик, и Петр Гермогенович сначала не понял, для чего, и лишь потом догадался: чтобы надзиратель мог бесшумно подкрасться к глазку.
Служитель тотчас ушел — натужно и громко скрипнула дверь за ним, а Смидович обессиленно опустился на привинченную к стене железную кровать с соломенным матрацем и огляделся.
Несмотря на позднее утро, в камере стоял полумрак. Маленькое, под самым потолком, окошко почти не пропускало света. Смидович попытался дотянуться до него, но не смог — не за что было ухватиться. Стол и стул в камере тоже были железными и прижимались пружинами к стене. Параша в левом углу и умывальная раковина дополняли обстановку. Взгляд упал на соломенную подушку в застиранной, пропахшей карболкой наволочке. Он вспомнил про свое белье, про книги, которые куда–то унесли из тюремной кареты, и нажал на кнопку звонка.
Крохотное окошечко в двери открылось, и кто–то невидимый спросил сиплым, немолодым голосом:
— Что угодно?
— Когда я получу свой багаж?
— Не могу знать.
Дверца окошечка с хрустом захлопнулась, отрезав Смидовича даже от того мрачного тюремного мира, который существовал за стенами его одиночки.
Невеселые размышления нарушил донесшийся из–за двери глухой металлический звон, и Смидович не сразу сообразил, что это прошли по галерее закованные в кандалы арестанты. От замерших вскоре печальных звуков стало еще тоскливее на душе.
Чтобы как–то отвлечься от мрачных дум, он решил рассмотреть через окошко тюремный двор.
Смидовича бог не обидел ростом, но камера была высокая, а окно под самым потолком. Ближе всего была параша, и он встал на нее. Теперь, хотя и с немалым трудом, можно было ухватиться за решетку и подтянуться на руках. О, оказывается, так поступил не только он; покатый подоконник был испещрен фамилиями заключенных, предшественников Смидовича.
Он взглянул в окно и увидел глубоко внизу круглое дно двора с башней в центре, на которой стояли три надзирателя. От башни радиусами расходились деревянные заборы, образуя небольшие, изолированные друг от друга участки. «Так это и есть знаменитые «стойла»», — подумал Смидович, вспомнив рассказ побывавшего тут друга. Сейчас в каждом «стойле» находилось по одному арестанту; они быстро ходили, наверное, стараясь отшагать как можно больше за отпущенное на прогулку время.
Держаться на весу было трудно, и все же, увлекшись, Смидович не услышал, как открылось окошко в двери и раздался равнодушный голос надзирателя:
— Не положено. Извольте слезть.
— А если не слезу? — спросил Смидович, спрыгивая на пол.
— Пойдете в карцер.
Была пятница, постный день, и в судке принесли щи со снетками, а на жестяной тарелке — гречневую кашу с конопляным маслом. Стоило это четыре казенных копейки.
— Ежели богаты, можете завтра приплатить к общему пайку, — сказал надзиратель. — Принесу что–нибудь получше.
Смидович лишь усмехнулся. Только сейчас он почувствовал, насколько проголодался за этот непомерно долгий и тревожный день.
Потом он уселся на кровать и стал припоминать, где расположена его тюрьма: ведь находились же смельчаки, которые бежали из нее! Он мысленно прошелся по Шпалерной и представил себе, как выглядят смежные с «предварилкой» дома — окружной суд и здание «собственного его императорского величества конвоя». За ними начинались казармы Кавалергардского полка, откуда, наверно, видна заснеженная Нева, шпиль Петропавловской крепости, Литейный мост… Неужели он увидит все это через несколько лет?!..
Окошечко в двери открылось бесшумно, и раздался уже знакомый голос:
— Читать просили? Извольте получить.
Смидович обрадовался и схватил книгу. Это было евангелие.
— Мне нужны мои книги, те, что разрешили взять с собой! — Он не на шутку рассердился.
— Не могу знать, — ответил надзиратель заученной фразой.
Как ни странно, но голос показался ему знакомым. Что за наваждение? Неужели он когда–нибудь встречался с этим тюремщиком? Не может быть! И вдруг его осенило. Ну конечно же, вот так, без интонаций, с хрипотцой, говорил добрейший Иван Пафнутьевич. Сразу вспомнилась, встала перед глазами Тула, лучшая в городе гимназия, где он учился и тот забавный, врезавшийся в память случай…
Однажды он изложил в сочинении древнегреческий миф о Тифоне таким образом, что получилось нечто похожее на памфлет против государя. Смидович учился хорошо, и часто на уроках словесности его домашние сочинения зачитывали вслух. Так было и на этот раз, правда, с той разницей, что учитель, уверившись в способностях ученика, стал читать сочинение, не просмотрев его предварительно. По мере того как он читал, лицо его вытягивалось, а голос становился все тише. Он все понял, старый, добрый Иван Пафнутьевич. Наверно, он очень боялся, что вдруг откроется дверь и войдет инспектор, но сочинение дочитал до конца, молча вернул тетрадь Смидовичу и как–то странно посмотрел на него. Потом обмакнул перо в красные чернила и поставил в журнале жирное «5»…