Гимназические годы всегда овеяны романтикой. Запретные сходки в Щегловской засеке, рождественские балы, на которые приглашались гимназистки, бесшабашные игры на гимназическом дворе в горелки, в чехарду, даже запретное курение в уборной…
И в то же время беспрерывная зубрежка латинских и греческих текстов, невежественные педагоги, гоняющиеся за чинами и пытающиеся убить в детских душах все живое. И стихийный протест против всей этой казенщины, ненависть ко всему официальному, к тупому насилию над личностью, к обедням и всенощным под строгим взглядом гимназического начальства. В этой обстановке все запретное становилось милым. Естественные науки, намерение начать резать лягушек «по Писареву», Чернышевский и Добролюбов, читаемые тайком…
День в тюрьме начался с утренней молитвы. Заключенные по команде становились лицом к окошку в двери и читали вслух «Отче наш».
— А вас что, не касается? — крикнул надзиратель, заметив, что Смидович сидит на кровати.
— Неверующий, — ответил Петр Гермогенович.
— Ах, политик! — Надзиратель криво усмехнулся. — Ну, дело ваше.
Смидович не знал, что политзаключенные уже отвоевали себе право не ходить в церковь и не снимать шапки, когда появляется начальник тюрьмы.
После завтрака ему велели одеться и спуститься вниз.
— Поедете в город, — сказал надзиратель, передавая его двум поджидавшим во дворе жандармам.
И снова он ехал куда–то в тюремной карете с зашторен–пыми окнами. На ухабах карету трясло, раскачивало, и тогда на какое–то мгновение в образовавшуюся между занавесками щель Смидович видел Неву, Литейный проспект…
Карета остановилась на Гороховой улице возле губернского жандармского управления. Смидовича ввели в полутемную камеру, где ему пришлось ждать, пока не освободилось начальство. За письменным столом в кабинете следователя сидели двое — тучный, добродушный с виду офицер в синем мундире с погонами штаб–ротмистра и худой, типично чиновничьего облика прокурор, на пергаментном лице которого Смидович прочел откровенно враждебное отношение к себе.
— Садитесь, господин Куртуа… Курите? — Ротмистр со звонким щелчком раскрыл массивный портсигар и протянул Смидовичу.
— Спасибо, имею свои, — ответил Петр Гермогенович, доставая из кармана папиросы.
Ротмистр сразу приступил к делу.
— Станете ли вы утверждать, что вам незнаком этот листок преступного содержания? — Он вынул из стола знакомую листовку.
— Эту бумагу мне вложили в книгу, отобранную у меня при обыске.
— Да? — Удивился ротмистр. — Но я вас спрашиваю не о том, господин Куртуа. Я спрашиваю, знакомо ли вам содержание этого листка?
Смидович задумался лишь на секунду.
— Да, я видел несколько таких листков на заводе, — сказал он. — Даже нашел один в кармане собственного пальто.
— Наконец–то! — съязвил молчавший до этого прокурор. У него был вид человека, которому не терпится как можно скорее расправиться с крамолой. — И что вы сделали с этим листком далее, господин Куртуа?
— Прочел, что же еще? — Смидович пожал плечами. — По–моему, все, что там написано, вполне справедливо.
— Вот как? — усмехнулся следователь. — И прочитав, вы, по всей вероятности, передали листок другому. Вспомните.
— Совершенно верно, передал отметчику Соколовскому из медницкой мастерской, — подтвердил Смидович. Он искоса посмотрел на жандармов, произведет ли на них впечатление фамилия шпика, но те, очевидно, знали Соколовского лишь по кличке.
— Следовательно, вы не отрицаете, что занимались на заводе социалистической пропагандой? — продолжал ротмистр.
— Если у вас в России это так называется, то да, — согласился Смидович. — За это сажают в тюрьму?
— Да, сажают! — почти крикнул прокурор, и широкий шрам, пересекавший его лоб, стал ярко–красным. — Тем более, что доказательств у нас достаточно, господин Куртуа. — Он захлопнул дело. Дело было тощее и, насколько мог догадываться Смидович, там были лишь донесения наблюдавших за ним филеров. — Хотите, я вам скажу, чем вы занимались… — он снова раскрыл папку, — ну хотя бы одиннадцатого ноября сего года? Вы печатали на гектографе зловредного направления воззвание, обращенное к рабочим Семянниковского завода, где вы изволили до последнего времени работать… Двенадцатого ноября вы встречались с господином, фотографию которого я вам показывал на предыдущем допросе и которого вы не пожелали признать… Шестнадцатого вы имели сношение с преступными элементами на квартире Михайловского, слесаря того же завода… Продолжать или достаточно?