На следующий день произошло событие, которое немало скрасило тюремное существование Смидовича. Около восьми часов утра послышался подобострастный голос Длинного: «Здравия желаем!» Значит, явился помощник начальника тюрьмы, который всегда приходил рано. Через некоторое время снизу начали поступать лаконичные команды: «Пятьдесят второго в контору!», «Приготовить к прогулке шестого!», «Цирюльника в шестнадцатую, быстро!»
Потом раздались три свистка снизу: начальство вызывало надзирателя шестого этажа. Смидович уже привык к таким сигналам, заменявшим тюремщикам русский язык. Вслед за свистком он обычно слышал шаги по гулкому полу и каждый раз ждал, не затихнут ли они возле его камеры. А это могло случиться, если он понадобится кому–то из тюремного начальства, или в другом случае, куда более приятном — например, при получении письма, которого, впрочем, он и не ждал вовсе, но которое — чем черт не шутит! — все же могло прийти.
На этот раз шаги замерли точно напротив его камеры, щелкнул замок, и вошел надзиратель, тот самый, с опущенными усами, который в день ареста отводил Смидовича в камеру.
— Куртуа! Сойтить вниз для свидания с невестой, — объявил Усатый.
Это было очень радостно, но совершенно непонятно. Что за невеста? Откуда она взялась?.. В суматохе трудной жизни, которую вел Смидович на воле, ему было не до женитьбы. И вдруг — невеста. В том, что это какая–нибудь курсистка, сочувствующая революционному движению, Смидович не сомневался. «Скорее всего Таня», — подумал он, шагая впереди надзирателя.
— Не торопиться, Куртуа, идтить помедленней, — командовал Усатый.
Они спустились на первый этаж и вошли в приемный зал, перегороженный высокой металлической решеткой. По ту сторону ее ждали свидания сразу несколько человек, жадно вглядывались в каждого, кто появлялся из тюремной двери. Смидович тоже во все глаза смотрел на пришедших с воли, ведь надо было среди них узнать собственную «невесту» или что–то сделать, чтобы «невеста» угадала своего жениха.
— Эдуард! — услышал он негромкий, радостный голосок.
Ему махала рукой та девушка, с которой он сидел рядом на именинах в вечер перед арестом.
— Валюша! — живо отозвался Смидович.
— О политике не разговаривать, о деле не разговаривать, — пробубнил старший надзиратель, ходивший вдоль решетки.
Смидович подбежал к Вале, возбужденный и радостный.
— Спасибо, что ты пришла! — Он пожал протянутую между железными прутьями маленькую руку девушки. Валя чуть подалась к нему разрумяненным с мороза лицом, встала на цыпочки, и они звонко и весело поцеловались.
— Ну что там у нас? Как ты? — Смидович не выпускал ее руку из своей. Он почувствовал нежность к этой, по сути дела, совершенно незнакомой девушке, которая, выполняя поручение, пришла к нему, чтобы передать что–то важное, а может быть, и просто немного скрасить нелегкое тюремное одиночество.
— У нас все в порядке, — ответила Валя. — Николай Петрович тебе кланяется, он здоров, чего и тебе желает.
Смидович радостно улыбнулся. Николаем Петровичем в целях конспирации подпольщики называли Петербургский комитет партии. Смидович не мог и не стал расспрашивать Валю, откуда ей это известно и кто поручил передать эти сведения. Было достаточно и того, что он услышал: организация не разгромлена и там помнят о нем, знают о его аресте и, может быть, даже что–то предпринимают, чтобы помочь ему.
Прильнув к решетке, Валя продолжала щебетать о каких–то домашних делах, но в этот разговор, в пустяшную с виду болтовню она умудрялась вкрапливать любопытные сведения о «родственниках»: кто из них живет на старой квартире, а кто переехал. Имена «родственников» Смидовичу были знакомы, и не составляло большого труда догадаться, что «живущие на старой квартире» остались на свободе, а «переехавших» постигла та же участь, что и его.
— Я тебе денег принесла, двадцать один рубль, — сказала Валя. — В контору отдала, тебе передадут.
— Вот это да! Откуда? — спросил он обрадованно.
— Собрали родственники. — Валя улыбнулась. — Они у тебя хорошие.
— Очень хорошие, — охотно согласился он, жмурясь от удовольствия, от охватившей его нежности к своим товарищам.
Зал постепенно заполнялся. Народу становилось все больше, все старались перекричать друг друга, и это было на руку Смидовичу и Вале. Прибавилось и надзирателей, которые прислушивались к разговорам и то и дело прерывали их грубыми окриками.