Старший надзиратель вынул из карманчика часы и нажал на крышку.
— Куртуа, заканчивайте свидание! — крикнул он. Валя привлекла голову Смидовича к своей и успела спросить шепотом:
— У тебя есть спички?
— Да…
Она хотела сказать что–то еще, но ее прервал надзиратель.
— Говорите громче, не слышу! Валя кокетливо улыбнулась.
— У нас любовные секреты, ваше благородие.
— Никаких секретов! Отойдите друг от друга!
— Почему же? — возмутился Смидович.
— Без пререканий, Куртуа!
— Я принесла книгу, что ты просил, — сказала Валя. Смидович понял, что речь идет о какой–то книге с секретом, который предстоит отгадать.
— Господин начальник, я тут книгу принесла для моего жениха. Называется «Оккультные тайны».
— Никаких тайн! — привычно возразил старший, но тут же спохватился. — Оставьте в конторе. Просмотрим. Извольте прощаться.
Валя снова поднялась на цыпочки, теснее прижалась к решетке. И вдруг, целуясь, — Смидович почувствовал, что она втолкнула ему в рот маленький бумажный шарик. Он сразу же спрятал его за щеку и благодарно, понимающе улыбнулся.
— Заканчивайте, заканчивайте, хватит миловаться! — торопил старший надзиратель.
— Следующий раз я тебе принесу твой любимый табак и спички, — выпалила Валя, выделяя голосом слово — спички.
— Я вас лишаю двух свиданий, барышня. — Старший надзиратель оперся руками о стол, за которым сидел, и хмуро посмотрел на Валю.
— Ваше благородие, я ж ничего не сделала!
— Уведи пятьдесят шестого!
— Протестую! Это произвол! — крикнул Смидович. — Не имеете права!
— Идите, идите, Куртуа, пока не заработали карцер.
На душе у Смидовича было тоскливо: лишился свидания с Валей, ничего не понял из разговора. При чем тут спички, о которых она спросила дважды?
В камере Смидович смог наконец рассмотреть «передачу». В шарике, обернутом фольгой, было письмо, написанное на папиросной бумаге. В нем сообщалось, что в «предварилке» сидят еще пятеро его товарищей, арестованных в ту же ночь. Тут же была написана азбука для перестукивания.
Он решил сразу же тихонько, пальцами по столу, отстучать какое–нибудь слово, на секунду задумался, хотел сначала «Валюша», но вдруг улыбнулся, закрыл глаза от нахлынувших воспоминаний и отстучал другое — «Соня»,
Да, Соня… Он помнил ее с детства, хорошенькую круглолицую гимназистку с большими карими глазами. Она училась в той же тульской женской гимназии, что и его сестра Маруся. Несмотря на разницу в возрасте — Маруся была на три года моложе, — они дружили, и Соня даже как–то опекала ее, с серьезным видом выслушивала маленькие девичьи тайны. Иногда она появлялась в их доме на Старо–Дворянской и сразу вносила особое оживление в тот скучный порядок, который старался поддерживать его угрюмый отец. Петр Гермогенович, тогда еще просто Петя, удивленно и радостно смотрел на нее. Впрочем, она казалась ему недоступной, и не только потому, что была на два класса старше его, но и оттого, что просто не обращала на него ровным счетом никакого внимания. На его парадную гимназическую курточку с начищенными до блеска пуговицами, на гладко прилизанные — только для нее — темные волосы, на взгляды, которые он бросал украдкой, и сразу же потуплялся, едва она равнодушно и случайно останавливала на нем свои глаза. Он тихонько вздыхал, мучился, пытаясь чем–то привлечь ее внимание, иногда вступал в их разговор с Марусей, но, как правило, неудачно, и тогда краснел, терялся еще больше и, обескураженный, уничтоженный ее равнодушием, убегал в другую комнату.
Потом она и вовсе уехала в Москву и уже там заканчивала довольно известную гимназию Перепелкиной, затем педагогические курсы. А едва дождавшись совершеннолетия, в восемнадцать лет вышла замуж за молодого врача, ординатора психиатрической клиники Московского университета Платона Васильевича Луначарского. Известие об этом Петя пережил мучительно.
С годами тоска потеряла остроту, утихла, и все же, едва ему стоило что–либо услышать о Соне, как снова прошлое напоминало о себе и он с грустью думал о том, как порой бывает жестока жизнь.
Все эти годы он не упускал Соню из виду, при случае расспрашивал у сестер, как ей живется, и ему было приятно узнать, что она отказалась от приданого и уговорила своего отца построить на эти деньги школу в их небогатом родовом имении под Тулой. Отец выполнил ее просьбу, и Соня четыре года бесплатно учила там крестьянских детей.
Потом он узнал, что Соня и ее муж находятся под надзором полиции, что оба занялись пропагандистской деятельностью. И вот тут, на этой трудной дороге, могли бы, казалось, пересечься, сойтись их пути. Когда он учился в университете, там же, в Москве, нередко бывала и она. Они могли бы встретиться и во Франции, куда в 1894 году приехала Соня с тяжело заболевшим мужем, а Петр Гермогенович — в самом начале 1896‑го, после исключения из университета. Но и там не встретились, ни на улицах Парижа, ни на квартирах русских эмигрантов, с которыми Луначарские поддерживали тесную связь… За это время Смидович закончил в Париже Высшую электротехническую школу, после чего перебрался в Бельгию, в Льеж. Софья Николаевна тем временем возила больного мужа в Швейцарию.