Да, не везло ему на встречи с Соней.
В 1898 году Софья Николаевна с мужем, тяжело опиравшимся на палку, и с крохотной, родившейся в Париже Таней возвратились в Москву. Вслед за ними с паспортом бельгийского подданного Этьена Бюссера приехал в Россию Смидович. Некоторое время он работал в Москве и там же, в Пречистенских классах для рабочих, учительствовала домашняя наставница Софья Луначарская. Оба они в один — 1898‑й — год вступили в РСДРП, но даже это событие, определившее всю их дальнейшую жизнь, не помогло им встретиться, повидаться хотя бы на несколько минут.
Она до сих пор живет в Москве. Петр Гермогенович узнал об этом, уже когда обосновался в Петербурге на заводе Семянникова. Тогда он твердо решил хотя на день съездить к Соне, но тут последовали печальные события, арест, Дом предварительного заключения, одиночка… Да, Соня… Сонечка Черносвитова, Софья Николаевна Луначарская, жена и мать…
От воспоминаний его отвлек усатый надзиратель, который пришел сказать, что отныне у господина Куртуа есть деньги, двадцать один целковый, и что он может заказать обед, а также выписать продукты и книги из магазина. Усатый оставил отпечатанный список продуктов, которые разрешалось покупать заключенным, — от свиной грудинки до чеснока и соленых огурцов, и Смидович на радостях решил устроить пир — выписал сыру, масла, яиц… немного подумал и приписал две плитки шоколада, до которого еще с детства был большой охотник. И, конечно, обед на завтра: он с радостью доплатил двадцать пять копеек, чтобы взамен общеарестантского получить из больничной кухни так называемый «дворянский» обед.
Вообще весь этот день был для него каким–то удивительным, полным приятных неожиданностей, следовавших одна за другой, и Смидович впервые за время заключения подумал, что, оказывается, и в тюрьме могут быть свои маленькие радости, что и здесь, за толстыми стенами «предварилки», можно жить, а не просто бесцельно коротать время, можно думать, сочинять стихи, читать… Стихов писать он не умел, а к чтению пристрастился с детства и теперь стал соображать, какую бы литературу заказать в книжной лавке. Многие в тюрьмах выписывали самоучители иностранных языков. Смидовичу это не требовалось, французский и немецкий он знал с детства, а вот в экономической науке немного поотстал. Особенно это касалось авторов, пытавшихся опровергнуть марксизм. Такую литературу выписывать разрешалось, и Смидович решил, что закажет последние книжки Бершнтейна и Зомбарта: чтобы успешно бороться, надо в совершенстве владеть оружием своих идейных противников.
В тот же день Смидович узнал еще одну хорошую новость. Выяснилось, что из тюремной библиотеки можно запросить такие книги, как «Капитал» Маркса и «К критике политической экономии» — произведение, которое он давно хотел проштудировать. Он решил заказать также Токвиля, Блоса, Олара, чтобы получше познакомиться с революционными бурями, пронесшимися над Францией и Европой в 1789 и 1848 годах.
— Странный вы все–таки народ, политики, — сказал Усатый, принимая от Смидовича бланк. — Вот и в одиночку вас сажают, и в карцер прячут, в кандалы частенько заковывают, а вы все не унываете. Это ж надо столько книжек прочитать! Я за свою жизнь ежели прочитал десяток, так хорошо. А живу получше вас, по крайней мере на воле.
— Каждому свое, Иван Павлович, — весело ответил Смидович, называя первое пришедшее на ум имя.
— Ерастович, — поправил его надзиратель.
— Ну вот мы и познакомились, Иван Ерастович. А ведь это не дозволено, не правда ли?
— Да ну вас! — махнул рукой надзиратель.
У Смидовича было намечено на сегодня еще одно важное дело: он решил попробовать связаться с кем–нибудь из политических. После вечерней проверки надзиратели обычно сходились на одном из этажей — приносили снизу пузатый медный чайник и пили чай, перебирая скучные тюремные новости и склоки среди начальства. Это было самое подходящее время, чтобы исполнить задуманное.