Это еще теснее сблизило Смидовича с рабочими.
Однажды его отозвал Орлов, и они пошли вдвоем на берег моря.
— Хороший ты человек, Адольфович, — сказал Орлов. — Вот и не русский ты, а за русских хлопочешь. Ведь сболтни кто про наш уговор, могли б тебя и в участок затребовать. У нас это просто. — Он помолчал. — Скажи мне, Адольфович, в Бельгии все такие, как ты?
— Какие, Пахомович?
— Да вот такие, смелые. Кто за рабочих. Смидович улыбнулся.
— Нет, Пахомович. И в Бельгии есть штрейкбрехеры, доносчики, шпики. Но есть и другие, есть люди, которые состоят в Бельгийской рабочей партии.
— И ты в этой партии состоишь?
— Состою, Пахомович.
— В Бельгийской, значит. А в нашей, русской?.. Есть у нас такая партия, как в Бельгии, чтоб за рабочих?
Смидович задумался, но не больше чем на мгновение.
— Такая партия есть и в России.
— Эх, кабы не семья! — Пахомович тяжело вздохнул. Петр Гермогенович почувствовал, что этому человеку можно довериться во всем. Он хотел подробно рассказать о российской партии, признаться — была не была! — что несколько месяцев назад произошло важное событие в его жизни — он стал членом Российской социал–демократической рабочей партии и что с той поры и навсегда связал себя с нею, с борьбой за дело рабочего класса, которую ведут ее рядовые.
Однажды он записал в своем дневнике:
«Основание того, что я делаю, вот какое: наше дело (дело порядочных людей — уничтожить всякую гадость, страдание и предрассудки) может с успехом пойти только тогда, когда будет достаточно порядочных людей. Следовательно, очень важно приготовить их как можно более. Одно увлекающее слово, одна надежда на успех может заставить человека вступить в ряды нашей партии».
Это слово для него, как и для тысяч других, сказал Ленин. Он покорил его сразу и навсегда. Покорили ленинские работы, в которых ключом била мысль, чувствовались железная логика и огромная убежденность.
Смидовичу были особенно близки те огромные задачи, которые ставил Ленин перед рабочим классом. Как программу своей жизни он принял ленинские слова: «На класс рабочих и обращают социал–демократы все свое внимание и всю свою деятельность… Русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ… прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ…»
Но рассказать о себе он ничего не успел.
…На берег вышел один из тех соглядатаев, о которых предупреждал Орлов, и разговор пришлось прервать.
А через неделю Пахомович встретил Петра Гермогеновича на пустыре.
— Надо уезжать тебе, Адольфович, — сказал он тихо. — Нехорошее дело против тебя замышляют. Видел я того типа, он мне и выболтал. За каждым твоим шагом следят. Так что переезжай–ка ты в другое место. Россия–матушка велика. Плохо нам без тебя будет. Разбередил ты душу не одному мне. А все одно уезжай от греха подальше…
«Мне пришлось бросить Крым, море, звездное небо, прибрежные скалы и… ехать на север, в столицы… Прощай, пристань, прощай, море, зори вечерние и утренние, краски яркие на небе и на земле. И ты, степь, прощай…»
Смидович отодвинул от себя исписанные листы. Воспоминания взволновали, растревожили его. Казалось, так недавно он был на свободе, среди великолепной природы, на фоне которой еще ярче, еще рельефнее виделись нищета, убожество существования людей, с которыми он провел несколько месяцев.
Он перечел исписанные листы и испугался. Увлекшись, он совершенно забыл, что находится даже не в своей петербургской комнатушке, за которой ведут наблюдение шпики, а в тюрьме, что кругом стены, запоры, часовые, — и стал править, вымарывать целые фразы, которые, попади они на глаза прокурору, могли бы сразу лечь на страницы обвинительного заключения.
Следствие бесконечно затягивалось. Это и радовало и угнетало Смидовича. Радовало потому, что он понимал, что у жандармов не хватает материалов, чтобы предать его суду. Угнетало потому, что тюремный режим обрекал его на бездействие, отрывал от жизни, которая кипела за стенами тюрьмы, от борьбы, в которой он не мог принять участия. Надо было что–то предпринимать.
Была суббота, день обхода, когда в камеру заглядывали помощник начальника тюрьмы и врач.
— Не имеете ли претензий? — изрек свою стандартную фразу помощник.
— Имею, — ответил Смидович. — Более полугода меня держат в тюрьме, не предъявляя обвинительного заключения.
— Это не моя компетенция, господин Куртуа.