— В таком случае прошу направить мою жалобу господину прокурору.
— Что ж, пишите.
Врач тоже задал обязательный вопрос — как чувствует себя заключенный.
Обычно Смидович отвечал иронически: «Великолепно! В таком учреждении, как ваше, разве можно чувствовать себя плохо?» Но сегодня отозвался одним коротким словом:
— Худо…
Последнее время он действительно совсем скис: сдали нервы, начались головные боли, бессонница.
— На что жалуетесь? — спросил врач.
— Очень болит голова.
— Ну, батенька, это еще полбеды. С головной болью жить можно. Вот у меня, например, тоже по утрам трещит башка, и, как видите, ничего, живу… — Последние слова доктор произнес уже в коридоре, когда тюремщик закрывал дверь.
Казенное равнодушие врача возмутило Смидовича, и он нажал на пуговку звонка.
— Чего еще? — недовольно спросил надзиратель через форточку.
— Как зовут этого эскулапа?
— Чего, чего?
— Ну, доктора, доктора…
— Петропавловский. Николай Николаевич.
Вот уж чего не ожидал Смидович! Бездушный сухарь, не пожелавший даже пригласить на прием, оказался тем самым врачом, с которым ему советовали связаться.
На следующий день Петра Гермогеновича вызвали вниз, к доктору. Больничка была маленькая, пропахшая лекарствами и охранялась, как и все в тюрьме, стражником у входа. Несколько уголовников мыли дощатые полы в коридоре. Где–то в палате стонали больные.
Надзиратель, который привел Смидовича, постучал а дверь, выкрашенную белой больничной краской.
— Заходите, — послышался ворчливый голос. Они вошли в кабинет вдвоем.
— Можете быть свободны, Иванов, — сказал доктор провожатому. — Когда понадобитесь, я кликну. — Он с любопытством оглядел Смидовича. — Так на что изволите жаловаться, молодой человек?
— Не такой уж и молодой — двадцать седьмой год, — буркнул Петр Гермогенович.
Доктор бросил взгляд на бумажку, лежавшую на столе.
— Судя по имеющимся в тюремной канцелярии сведениям, вам тридцать.
Смидович понял, что попался. Он совершенно забыл, что Эдуард Куртуа почти на четыре года старше Петра Смидовича.
— В тюрьме, доктор, можно забыть родную мать, — сказал он, пытаясь скрыть смущение.
— Вы правы, молодой человек. От ошибок никто не застрахован, даже учреждение, помещающееся на углу Седьмой Рождественской и Греческого проспекта… Итак, на что же вы жалуетесь, господин Куртуа? — повторил доктор. — У нас, надеюсь, не перепутали вашу фамилию, как перепутали ваш возраст?
— Жалуюсь на то, что меня ни за что ни про что держат в тюрьме. На тюремные порядки…
— Пожалуй, это действительно первопричина всех ваших недугов… Не извольте беспокоиться, я помню, что вы мне говорили вчера. Ни с того ни с сего люди не болеют в двадцать шесть лет.
— Простите, доктор, болеют и умирают. Причем смертность в России несравненно выше, чем в европейских странах.
— Вы, кажется, хотите убедить меня в том, что я и без вас знаю. На текстильных фабриках за Невской заставой каждая третья прядильщица больна или предрасположена к заболеванию чахоткой. Астма. Хронические бронхиты.
Это уже становилось интересным. Столько месяцев Смидович был отлучен от собеседников, от людей, с которыми можно было поговорить на равных, что совершенно забыл, что перед ним все же тюремный врач, служащий того карательного учреждения, в котором он находился.
— Вы знакомы с условиями труда на мануфактурах? — спросил Смидович, с явным интересом поглядывая на доктора.
— Я там бываю.
— Служите?
— Бываю по долгу врача, — повторил Петропавловский. — Хотя за это мне никто ничего не платит.
— Вот как?.. Да, там ужасно. Этот дикий грохот станков, вечная пыль, спертый воздух. Впрочем, то же самое и на соседних заводах. В медницких, котельных, кузнечных мастерских, да повсюду, в общем.
За дверью послышались грузные, начальственные шаги, голоса, выкрик часового:
— Здравия желаю, господин помощник!
— Ну что ж, голубчик, можете одеваться, — вдруг громко сказал доктор в сторону двери. И уже шепотом, обращаясь к Смидовичу: — Да выпустите вы хотя бы рубашку!
Голоса и шаги затихли, очевидно, начальство зашло в палату.
— Удивительно мерзкий экземпляр этот помощник. — Доктор брезгливо поморщился. — Надеюсь, вы поняли, почему я вчера так не по–врачебному отнесся к вашим жалобам?.. А теперь раздевайтесь, молодой человек. Я все–таки вас послушаю.
Доктор осматривал очень внимательно, заставлял его дышать глубже и не дышать вовсе, закрывать глаза и вытягивать руки. Пальцы у Смидовича при этом дрожали, голова кружилась.