Ее пришлось подогреть, чтобы прочитать написанный между строк текст.
— Пожалуйста, садитесь и чувствуйте себя как дома, — сказала Надежда Константиновна. — Вы извините, мне осталось дописать всего несколько строк.
— Помилуйте, это я должен просить у вас прощения! — Некоторое время Смидович молчал, стараясь не мешать Крупской. — А где же тот, кто дал о себе знать могучим голосом? — шепотом спросил он у сестры.
— В спальне. — Инна Гермогеновна осторожно приоткрыла дверь соседней комнаты. Там на кровати Надежды Константиновны лежал ребенок с соской во рту. — Как это ни странно, но он похож на тебя…
— Ого, какой знатный мужчина! — Смидович тепло улыбнулся и кончиком пальца, осторожно дотронулся до его щеки.
— Ну-с, познакомились с новым родственником? Теперь рассказывайте, что нового у вас в Марселе! — Владимир Ильич уже побывал на кухне: зажег газ и поставил на него чайник со свистком. — Да, да, рассказывайте и поподробнее!
Смидович еще не встречал человека, который бы слушал его с таким дружеским вниманием и так охотно. Казалось, он весь превратился в слух. Сидел, свободно положив локоть на спинку стула, чуть приподняв голову, чтобы удобно было наблюдать за собеседником, и заинтересованно, стараясь не пропустить ни одного слова, смотрел на него. Лицо его не оставалось бесстрастным, а тем более равнодушным, и Смидович сразу понимал, как отнесся Владимир Ильич к услышанному.
— Значит, вы утверждаете, — Ленин как–то незаметно и в то же время совсем необидно вклинился в длинную речь Смидовича, — вы утверждаете, что эти милые люди часто «ошибаются», забывая один или пару пакетов с литературой. И не все честны. Это весьма и весьма прискорбно. Нам нужны исключительно добросовестные люди, ибо провал хотя бы одного из них может вывести из строя весь механизм перевозки литературы, который мы наладили с таким трудом.
И снова рассказывал Смидович, все более увлекаясь. Скованность исчезла, и он чувствовал себя удивительно спокойно, как будто знал своего собеседника уже много лет, а не встретился с ним впервые.
— Сколько пароходов мы можем использовать для перевозки литературы? — задал тем временем очередной вопрос Ленин.
— Восемь. Но на двух судах не удалось никого завербовать, а еще на двух я пока не пробовал заводить связи.
— Таким образом, из восьми пароходов полезными для нас остаются только четыре… Сколько вы платите своим агентам?
— Три франка за килограмм литературы. Они запросили по четыре, но я торговался, как цыган за коня, и, как видите, небезуспешно.
Владимир Ильич рассмеялся.
— Это похвально. К сожалению, — продолжал он уже серьезно, — мы крайне стеснены в средствах. Нам дорог каждый сантим. Мы уже писали Лошади, чтобы он экземпляр «Искры» продавал не меньше чем за пятнадцать копеек.
— Простите, кто это Лошадь, если не секрет? — поинтересовался Петр Гермогенович.
— Гальперин, очень толковый и преданный человек.
— Странный псевдоним — Лошадь. — Смидович улыбнулся.
— Псевдонимы мы время от времени меняем, ради конспирации, — сказал Владимир Ильич. — Кстати, вашу партийную кличку — Червинский — тоже пора сменить. — Владимир Ильич на минуту задумался, затем на его лицо легла добродушно–хитрая улыбка. — Надя, посмотри, пожалуйста, на Петра Гермогеновича. Тебе не кажется, что он очень похож на Матрену?
— Особенно если Петр Гермогенович сбреет бороду и усы.
— Или наоборот, если Матрена отрастит и то и другое… Итак, батенька, с этого часа вы не Червинский, не Смидович, а просто Матрена. Хорошее русское имя. Вы довольны?
— Я просто в восторге, Владимир Ильич. — Смидович комично приложил руку к сердцу.
— Володя, а твой чайник уже перестал свистеть, — напомнила Надежда Константиновна.
— Ба! — воскликнул Владимир Ильич. — Конечно же там все давно выкипело. Придется начинать сначала.
К чаю пришел Мартов. Длинный, худой, сутулый, в черной, обсыпанной пеплом паре, в очках с выпуклыми стеклами, он выглядел нескладно, даже комично.
— Юлий Осипович, знакомьтесь. Это — Матрена, — весело сказал Ленин. — Не правда ли, я придумал чудесный псевдоним товарищу Смидовичу?
За чаем Владимир Ильич был весел, много шутил, пикировался с остроумным Мартовым, а затем вдруг снова обращался к серьезным вопросам — о событиях в России, о планах очередного номера «Искры».
— Петр Гермогенович, вы ведь довольно долго жили в Льеже. Почему бы вам не написать для «Искры» солидную статью о всеобщей стачке в Бельгии? — спросил Владимир Ильич. — Ведь там заваривается великая каша!