На родину Петр Гермогенович уезжал из Берлина. Он долго и тщательно укладывал в свой огромный чемодан марксистскую литературу. Чемодан получился невероятно тяжелый, и о том, чтобы его легально перевезти через границу, не могло быть и речи. Провожала Смидовича вся русская колония.
— Я так бы хотел быть на вашем месте, — грустно сказал Вечеслов.
До пограничного городка Смидович добрался поездом и в крестьянской избе, хозяева которой занимались контрабандой, стал ждать проводника с той, уже русской, стороны. Проводник пришел вечером, тщедушного вида паренек, лет шестнадцати, который за несколько рублей должен был нести вещи и показывать дорогу. Груз, как и следовало ожидать, оказался ему не под силу, и Смидовичу стало жаль паренька.
— Ладно уж, давай я! — сказал Петр Гермогенович. Он взвалил на плечи неподъемный чемодан и пошагал вслед за проводником. Едва заметная тропинка привела к топкому болоту и потерялась.
— Ничего, дойдем, — не очень уверенно сказал паренек.
Смидович снял ботинки, засучил брюки. Паренек трусил, сбивался с пути, но на душе у Смидовича было радостно: он возвращался домой и верил в удачу. Проплутав несколько часов, они все же дошли до цели и остаток ночи провели уже в России, в приграничной еврейской корчме. А утром Смидович сел на громадную арбу, запряженную двумя лошадьми и наполненную разным скарбом, среди которого лежал и его чемодан, доехал до ближайшей станции и взял билет в Киев.
Глава шестая
Минула неделя, а Петр Гермогенович еще гостил у Тевана. Он собирался поехать дальше, на соседнюю культбазу, одну из девятнадцати, организованных к этому времени Комитетом Севера. Первую из них построили для береговых чукчей в месте самом удаленном, в бухте святого Лаврентия у северной оконечности Берингова пролива. Потом появились культбазы в Болыпеземельской, Ямальской, Тазовской тундрах. Только одна культбаза находилась в тысяче верст от железной дороги, для остальных это расстояние было в два, в четыре, в шесть раз больше.
На своей московской карте Смидович обозначал культбазы самыми яркими, самыми заметными значками как форпосты наступления на многовековую отсталость Крайнего Севера. Когда в правительстве рассматривался вопрос об организации культбаз, Петр Гермогенович настоял, чтобы работа там приравнивалась к действительной военной службе.
До соседней культбазы, по местным понятиям, было рукой подать — около двухсот верст; ненцы все еще по старинке расстояние отсчитывали верстами, продукты в фактории покупали пудами и фунтами, материю меряли аршинами. Да и в факториях торговали большей частью тоже по старинке. За шкурки и мамонтовые бивни норовили заплатить не деньгами, а натурой. Давали еще о себе знать купеческие повадки: многие торговцы работали в тундре с царских времен. Встречались и такие, кто в годы гражданской войяы бежал в эту почти необитаемую даль, спасаясь от возмездия за преступления против новой власти.
На одного из торговцев пожаловался вчера старый, подслеповатый Тимофей Яунгат, который для этого специально приехал к председателю Комитета Севера.
— Совсем плохая человек луцу Сенька, — сказал Яунгат. Как и все ненцы, он называл русских «луцу». — За три раза по семь песцовых шкурок мне семь бутылок спирту дал. Моя выпила спирт, пока чум около фактории стоял, потом пошла просить продукты, патроны, материи просила детишкам. Сенька, однако, сказал, что рассчиталась со мной. Неправду сказал Сенька. Хотя Тимофей и выпил спирт, однако Тимофей все понимал. — Тимофеем Яунгат называл самого себя. — Обманщик луцу Сепька. Товары на спирт продает, как при царе было, на советские деньга не хочет товар продавать, на шкурки товар меняет.
Пока Яунгат рассказывал, лицо Петра Гермогеновича становилось все более хмурым.
— Где эта фактория, в которой торгует Сенька? — спросил он.
— Однако, недалеко, верст сто — двести будет.
— Теван! — Смидович посмотрел на сидевшего на корточках Окатетто. — Мы можем завтра же поехать к этому… «луцу»?
— Почему нет, председатель? Ты на Севере хозяин. Куда скажешь, туда и повезет Теван.
Рассказ Яунгата не на шутку расстроил Смидовича. Он представил себе тот неимоверно длинный и трудный путь, которым шли сюда разные товары. Сначала по железной дороге до Тюмени, потом баржами по Туре, Тоболу, Иртышу, Оби до Обдорска — тысяча девятьсот километров — пятнадцать суток в переводе на время! Оттуда после перегрузки на пароходы по Обской губе и Надыму еще пятьсот километров, еще двенадцать суток пути, потом километров двести на оленях в глубь материка — до той самой фактории, о которой рассказал старый ненец. Не хватает судов, некоторые из них гибнут в неисследованной и страшной в бурю Обской губе, широкой, как море. Товары пропадают при перегрузках, продукты не выдерживают тридцатиградусной жары летом и пятидесятиградусного мороза зимой.