Внутри кольца, чуть пригнувшись, расставив для прочности короткие, сильные ноги, стоял Теван с тынзяном — тонкой, сложенной витками веревкой в руке. Его узкие глаза стали от напряжения еще уже. Не сходя с места, он поворачивал голову, поворачивался сам, словно выискивая, выбирая из этих сотен оленей какого–то одного.
Суетились ребятишки, играли друг с другом, мимо проходили, не взглянув на Тевана, старики из соседних чумов. И только Смидович не мог оторваться от этого зрелища. Олени продолжали кружиться, тереться в тесноте боками, так что падали наземь клочья шерсти. Теван стоял на одном месте. Но вот он напрягся, резко выбросил вперед руку, и в воздухе мелькнула веревка с петлей на конце. Петр Гермогенович этого почти не заметил, настолько стремителен был рывок. Но один из оленей вдруг споткнулся, упал и дико скосил на Тевана огромный испуганный глаз. А Теван уже тянул оленя к себе. Тот молча упирался всеми четырьмя ногами, скользил по обнажившемуся слою мерзлой земли, а потом, словно сообразив, что сопротивляться бесполезно, покорно подошел к человеку. Теван отвел его к лиственничному пню и привязал. Затем он поймал еще четырех оленей и запряг их в нарты.
— Можно ехать, Петр.
Ехали длинным караваном — аргишем. Впереди две упряжки Тевана — одна для людей, другая для груза, топорщившегося горбом, за ними шла упряжка Яунгата, потом еще около десятка нарт с теми, кто приезжал повидать «гостя из Москвы».
Через несколько часов пути остановилась одна упряжка, потом другая, третья… Прежде чем расстаться, ненцы подходили к Смидовичу и долго трясли ему руки на прощание.
— Еще приезжай в гости, председатель.
— Спасибо. Вы теперь приезжайте в Москву.
— Ха! До Москвы на простой нарте не доедешь, надо на огненной нарте ехать. И еще говорят, что в Москве потеряться легко, там людей больше, чем комаров в тундре…
По оттаявшему болоту олени шли трудно, да и Теван не очень гнал их. Приходилось далеко объезжать хасареи — залитые водой мелкие впадины. Иногда Смидович слезал с нарт и шел напрямик, подтянув повыше голенища непромокаемых сапог. Ему нравилось брести по колено в воде между высоких кочек с сухими прошлогодними стебельками вейника. Шагать было тяжко, ноги сперва увязали в болотной жиже, но потом упирались в твердь вечной мерзлоты. Он быстро уставал, хватался за сердце и запоздало ругал себя за то, что слез с нарт, но, перейдя благополучно харасей и устроившись рядом с Теваном, с удовольствием рассказывал, как чуть было не свалился в воду и какую замечательную утиную парочку ему довелось наблюдать.
Место для лагеря Теван выбрал обзорное, красивое, на берегу только что вскрывшейся речки. Цвел тальник, щебетали, укладываясь спать, птицы.
Теван и Яунгат выпрягли и отпустили на волю оленей, нисколько не беспокоясь о том, что они убегут, и стали ломать веточки карликовой березки для костра. Иногда вытаскивали крохотное деревцо прямо с корнем, розовым, как морковь.
— Развяжи груз, Петр, если не устал, — попросил Теван.
Смидович устал, но покорно принялся разматывать тугие веревки, которыми был привязан к нарте тюк. Внутри Оленьих шкур лежали продукты и посуда — медный котел, чайник, кружки.
Солнце медленно опускалось, уже осталась видна только его верхняя горбушка на фоне розового, чистейших тонов неба. Понемногу угомонились птицы, и стало совсем тихо, только чуть слышно потрескивали в костре смолистые березовые стволики.
Оба каюра грелись у огня. Петр Гермогенович дремал на нарте, ждал, пока поспеет ужин.
— Однако, еще кто–то едет, — услышал он сквозь сон.
— Красный чум едет, — добавил Яунгат. Теван поднялся:
— Верно говоришь, Тимофей, красный чум едет.
— Сюда, однако, едет.
— Костер заметил, нас заметил. Председателя в гости звать едет.
Упряжки были далеко, и Смидович удивился, как это его спутники узнали, что едет именно красный чум. Ведь любая ненецкая семья могла направляться в факторию за зимней пушниной. Оба ненца снова принялись ломать березку. Они знали: сюда едут усталые люди, им нужно тепло костра, чтобы обогреться и приготовить ужин. Вступил в силу закон северного гостеприимства.
Красные чумы были детищем Комитета Севера. Петр Гермогенович знал по фамилиям многих заведующих и сейчас думал–гадал, кто же приедет.
Аргиш тем временем приближался, и Смидович насчитал в нем более десяти нарт. Стало видно и стадо, медленно двигавшееся за ними. Оно тоже принадлежало красному чуму: его работники ездили на своих оленях, питались своими оленями, из своих оленей шили зимнюю одежду и чумовые покрышки.