— Может быть, мы с вами поможем женщинам, так сказать, преподнесем представителям сильного пола предметный урок?
— Бесполезно. Засмеют, даже не посмотрят, что перед ними председатель Комитета Севера. Да и не сумеем мы с вами без практики.
— Но ведь ваш, красный чум, как я вижу, ставят мужчины!
— Наш чум у ненцев на особом счету, и законы тундры к нему не применяются. — Костин усмехнулся. — Тем паче, что ставят–то его русские.
Красный чум оказался больше обычного, просторнее, выше, но главным его отличием был поднятый на шесте красный флаг и черная тарелка громкоговорителя.
— Ну вот, теперь, кажется, все. Прошу! — Широким жестом руки и чуть наклонясь в поклоне, Костин пригласил Смидовича войти.
Вошел, конечно, не один Петр Гермогенович, а все, кто приехал. Внутри чум выглядел нарядно: обитые голубым драпировочным тиком стены, ковер на полу поверх циновок из ивовых прутьев, портрет Карла Маркса в самом «чистом месте», позади очага. Отрывной календарь, чтобы не потерять счет дням.
— Чем, заведующий, угощать будешь? — спросил хитроватый на вид пастух, неопределенного возраста, в очках, что было довольно редко у ненцев. Очки с круглыми выпуклыми стеклами держались на веревочке и делали его похожим на сову.
— Скоро увидишь, Василий, — ответил Костин. — Не торопись, — он повернулся к Смидовичу. — Беда мне с этим человеком, — громко, чтобы слышал Василий, продолжал Костин. — Никак не могу уговорить, чтобы он своих оленей лечил. У него в стаде чесотка, а он не хочет в ветеринарный пункт обращаться. Может, ты хоть председателя постесняешься, Василий.
— А чего мне стесняться? Моя знает, что олешек лечить надо.
— Конечно, надо. А то все погибнут. У тебя уже сколько пало?
— Сколько пало — все мои, заведующий. Много, однако, пало.
— Вот видишь. Так пригони больных к врачу.
— Никак нельзя, заведующий. Долго ловить больных олешек надо. Все лето, однако, надо.
— После лета, когда пригонишь?
— Один лета мало будет, два лета надо, заведующий. Олень больной далеко ходит, один ходит, до кучи не ходит. — Ловить долго надо.
Костин тяжело задышал, видимо, ему с трудом удавалось сохранять спокойствие.
— Так когда же вы пригоните? Летом не можете, зимой холодной, тоже не можете.
— Однако, заведующий, правду не можем. Дай какой мази, сами мазать будем олешек.
— Тебе уже давали мазь, ну и что, помогло?
— Однако и верно, заведующий, не помогло.
— Не помогло потому, что лечить не умеете. А на культбазе есть опытный ветеринарный врач, он умеет лечить.
— Верно говоришь, заведующий, арко–лекарь все умеет.
— Ну, так пригоняй же стадо к базе, черт побери! — Костин наконец не выдержал. — Сейчас же пригоняй! Слышишь?
— Однако сейчас никак нельзя. Скоро комар пойдет, овод пойдет, совсем разбегутся олешки. Как ловить будешь?
Диалог продолжался в том же духе еще несколько минут. Василий охотно соглашался с доводами Костина, но на уговоры не поддавался и стоял на своем.
«Почему этот ненец, человек небогатый, не верит заведующему, который ему желает добра и готов оказать помощь. Бесплатно. Быстро. Эффективно. На Крайнем Севере работают сотни ветеринарных пунктов, и уже многие доверяют свое живое богатство людям в белых халатах. Почему же отказывается от помощи Василий?»
Эти мысли на время отвлекли Смидовича от спора, который, очевидно, мог продолжаться до бесконечности.
— Вы понимаете, Петр Гермогенович, чесотка, или царапка, как ее тут называют, болезнь очень заразная. Она уже перекинулась на другие стада, даже на диких оленей, которые теперь разнесут ее по всей тундре… Что делать? Посоветуйте.
— Очевидно, надо послать ветеринарных работников, пусть они найдут это злополучное стадо и на месте лечат его.
— Для этого, Петр Гермогенович, придется оторвать нескольких специалистов, оголить культбазу, район. У нас на счету каждый ветеринар… Вот если б прислали помощь из центра!
— Я поговорю в Москве, Сергей Митрофанович. Сразу же, как вернусь. Думаю, нам не откажут в этом.
Засиделись допоздна. Сначала гости расспрашивали Смидовича, потом увлеклись угощением и музыкой. Федоровский едва успевал менять пластинки на патефоне, а слушатели просили еще и еще. Уже взошло солнце, такое же огромное, как при закате, но цвет его изменился, как и цвет утренней зари, — оно стало светлее, чище, словно только что умылось там, за горизонтом.
Петр Гермогенович машинально взглянул на ходики, мерно тикавшие в чуме, и удивился — было два часа ночи, а гости все пили чай с печеньем и мелко наколотыми кусочками рафинада, блестевшими в изломе, будто подтаявший снег. Опорожнив кружку, они подавали ее Катюше, и та, улыбаясь, снова наполняла ее терпким густым чаем. Ненцы жмурились от удовольствия, от сытости, приговаривали: «Саво» -.«Хорошо».