— Ты сядь, председатель, — сказал старик. — В чуме стоять неудобно, плохо в чуме стоять, сидеть в чуме надо.
Колеблющееся пламя костра давало немного света, и Петр Гермогенович не сразу разглядел сидевших на корточках трех женщин и нескольких уцепившихся за них ребятишек–погодков. Одежда женщин отличалась от мужской, их ягушки — шубки из оленьего меха — были украшены полосками красного сукна.
— Бабы, — простодушно пояснил Теван. — Отца жена. — Он ткнул пальцем в сторону морщинистой женщины с потухшим взглядом. — А там мои жены, давешняя и новая, Катериной ее зови.
Петр Гермогенович поклонился всем троим сразу, но задержался взглядом на молодой, поразившей его какой–то особой северной красотой. «Лет семнадцать, не больше», — подумал он и посмотрел на Тевана. Тому было за шестьдесят, он знал это, потому что в Комитете Севера заполняли карточки на всех приезжающих туземцев.
Смидович вспомнил недавнее дело одной ямальской ненки, которая подала жалобу на собственного мужа. Ненка узнала, что по новому закону муж не может взять в чум еще одну женщину, а он взял и объявил своей новой женой… «Ох, и трудный же предстоит разговор с Теваном», — подумал Петр Гермогенович, незаметно вздыхая.
Приезд гостя, да еще такого, как председатель Комитета Севера, всполошил всех обитателей стойбища. Не прошло и нескольких минут, как чум до тесноты наполнился народом. Приходили только мужчины, здоровались со Смидовичем за руку, скороговоркой произносили приветствие, кто по–русски, кто на родном языке, садились на корточки и завороженно смотрели на Петра Гермогеновича.
Потом пили густой кирпичный чай, заваренный в том самом котле, в котором варили мясо оленя. Дети тянули ручонки за кусочками мелко наколотого рафинада. Петр Гермогенович вспомнил про конфеты в саквояже и сразу раздал их ребятам и взрослым. Взрослые развертывали карамельки, как бы священнодействуя, и чмокали от удовольствия губами. Покончив с угощением, они дружно встали и ушли, не забыв еще раз пожать руку Петру Гермогеновичу.
— Сейчас твоя отдыхать будет, — не терпящим возражения тоном сказал старый ненец, и жена его, мать Тевана, тотчас стала готовить постель для гостя: развернула скатанные хрустящие оленьи шкуры.
Проснулся Петр Гермогенович от веселого собачьего лая, скрипа парт, голосов, доносившихся со двора. «Со двора…» Он усмехнулся, представив себе этот «двор», раскинувшийся на сотни верст вокруг. В чуме никого не было, только спал ребенок в люльке. Петр Гермогенович сбросил с себя шкуры, которыми кто–то заботливо прикрыл его ночью, натянул через голову малицу и вышел.
Свет низкого солнца ударил ему в глаза, на мгновение ослепил, и Петр Гермогенович не сразу заметил, что стойбище за это время заметно выросло: появилось несколько новых чумов и новых упряжек возле них.
— Здравствуй, председатель Смидович! — раздались с разных сторон голоса. — Однако, мы за тобой приехали, в гости звать.
— Откуда же вы? — удивился Петр Гермогенович.
— Из разных мест, председатель. Из Яр–Сале приехали, и с Аксарки приехали, и с Нори приехали.
Названия поселков были знакомы Смидовичу. Он мысленно представил висевшую в кабинете карту и поразился — так далеко от кочевья Тевана были эти места… Как это люди узнали, что он здесь, в чуме Тевана Окатетто? Конечно, он не делал тайны из своего приезда на Север, однако и не афишировал его. С тех пор как неделю назад он сел на нарты к Тевану, они никого не встретили в дороге. Хотя нет, один раз встретили: чья–то оленья упряжка пересекла их путь. Молодой ненец с минуту ехал рядом, перекинулся двумя словами с Теваном и, гикнув на оленей, умчался на север, растворился в снежной пыли. Вот и все.
До революции, когда надо было оповестить самоедов о чем–то важном, к сургучной печати на письмо прикрепляли гусиное перо, чтобы весть неслась по тундре, как птица… Но сейчас ведь никто не отправлял такого пакета. Петр Гермогенович вспомнил любопытный рассказ Житкова о том, как, путешествуя по Ямалу в начале века, он купил у одного ненца несколько сядаев. С той поры, куда бы ни приезжал Борис Михайлович, ему всюду предлагали сядаев. «Как это ни странно, голубчик, но слухи по тундре распространяются гораздо быстрее, чем, скажем, по Тверской», — сказал Житков. Теперь Петр Гермогенович сам мог убедиться в правоте его слов.
Чум Тевана уже не вмещал всех, кто хотел встретиться с председателем Комитета Севера, и разговаривать пришлось все на том же «дворе». Составили полукругом нарты и уселись на них. Из чумов вышли женщины, но не посмели подойти ближе и стояли поодаль… Смидович видел доброжелательные, любопытные взгляды, добродушные улыбки на широких, обветренных до красноты лицах. Впрочем, улыбались не все: двое, сидевшие сзади особняком, были хмуры, напряжены и если поглядывали на Смидовича, то недружелюбно или с опаской.