Старик рассказывал не торопясь, и Теван успевал переводить Петру Гермогеновичу фразу за фразой. Увлекшись, он тоже вслед за стариком раскачивался, как, впрочем, раскачивались и все, кто сидел в чуме. Сам того не замечая, невольно стал подражать им и Петр Гермогенович, он медленно наклонял вперед свое грузное тело и откидывался назад в такт неторопливой, мерной песне. Он вдруг представил гимназический класс и старенького учителя словесности, который, волнуясь, на высоких нотах читал им «Слово о полку Игореве» — непонятную, а потому таинственную песнь, сложенную безвестным певцом Бонном.
Наверное, тем, кто сидел сейчас в чуме, был хорошо известен сказ о Ваули, они подхватывали концы фраз и, словно выдыхая, договаривали их. Время от времени кто–нибудь подбрасывал в костер связанные в пучки ветки, пламя мгновенно оживало, вспыхивало, освещая морщинистое лицо сказителя, двух сядаев позади очага, раскачивающиеся фигуры слушателей. «Что привлекает их в этой, должно быть, с детства знакомой истории? — подумал Петр Гермогенович и тут же ответил сам себе: — Вечное, присущее всем народам стремление к победе добра над злом. Наверное, больше половины этих людей в свое время батрачили, а может быть, и сейчас работают на кулака. Как же им не слушать, не переживать, не повторять хотя бы в мыслях все добрые дела Ваули!»
Старик пел долго, но слушатели были терпеливы. Он вспоминал все новые подробности из жизни Ваули, как ненецкие богатеи и русские купцы заманили его в Обдорск.
Солнце уже, наверное, село, потому что в чуме стало совсем темно, несмотря на откинутый нюк — полог, заменявший дверь. Старая жена Тевана затеплила приберегаемую для торжественных случаев толстую свечу, ее делали еще зимой — топили олений жир и замораживали в оленьем пищеводе.
— Приехал Ваули в Обдорск, в дом пошел чай пить. Не знал, что там стражников много. Тогда стражники схватили его и связали. Ваули лежит связанный, а богатые смеются: теперь Ваули не будет по тундре ездить, не будет оленей отбирать. Положили Ваули на нарты. Село на нарты много людей с ружьями и ножами. Повезли Ваули в тюрьму. До Высокого мыса доехали. Тогда Ваули вскочил на ноги, разорвал ремни и с Высокого мыса соскочил вниз. Люди за ним погнались. Стреляли. А Ваули уже нет. Улетел Ваули. Искали долго, не нашли. А Ваули уже далеко, в тундре опять.
Старик устал. Он вздохнул, последний раз качнулся своим легоньким тельцем и стал подниматься. Все вокруг тоже перевели дух и тоже начали подниматься, растирая затекшие от долгого сидения ноги. Лица у всех были умиротворенные: ведь Ваули на свободе, снова ездит по тундре, и, кто знает, не встретится ли он им завтра…
— Крепкая тюрьма была у Ваули, председатель, — деревянный чум, — сказал Теван. Гости уже разошлись, и в чуме остались одни хозяева да Смидович. — Тюрьма, однако, еще стоит. В Обдорске.
— Мне говорили об этом, Теван, — ответил Петр Гер–могенович.
Он, и верно, знал историю Ваули Пиеттомина из рода Ненянг, первого ненца, который поднял восстание в тундре. Десять лет летучий отряд Ваули, вооруженный луками и промысловыми ружьями, на четырехстах нартах носился по тундре, нагоняя смертельный страх на богачей. Ваули чувствовал себя настолько сильным, что объявил низложенным ненавистного всем остяцкого князька Ивана Тайшина, предок которого был поставлен к власти еще Екатериной II. Тайшин заманил Ваули в Обдорск, клялся ему в верности и обещал сделать все, чего потребует Ваули. А тем временем в доме князька уже сидела засада. На Ваули набросились казаки, связали, заковали в кандалы и увезли в Березов… Нет, ему не удалось бежать, как об этом рассказывала легенда, не удалось разорвать крепкие цепи. В Березове, в том самом селе, где отбывал ссылку опальный Меншиков, Ваули судили, наказали кнутом и отправили в Сибирь на вечную каторгу. Было это в 1841 году.
В чуме уже все спали, Петр Гермогенович укладывался, когда услышал осторожный шепот Тевана:
— Говорили мне, однако, что ты, Петр, как Ваули, за бедных при царе воевал. Даже в царской тюрьме сидел. Да?
Петр Гермогенович добродушно улыбнулся:
— Приходилось, Теван.
— Может, расскажешь мне?