— Спасибо, Николай Николаевич. А как у вас дела?
— Неплохо. Сделал все, о чем вы просили. Успел обойти почти всех наших, я имею в виду «политиков». Да и в других домах побывал. Приходил будто бы предложить свои услуги в качестве репетитора. Народ здесь гостеприимный, в каждом доме предлагают попить чаю. Ну, сядешь, разговоришься… Думаю, что на маевку народ соберется.
— А вы не боитесь, что кто–нибудь из этого «гостеприимного» народа возьмет да и проболтается?
— Людям надо верить, Петр Гермогенович. Простите, что так говорю вам. Вы старше меня и опытней в таких делах. И все же, понимаете, никак не могу отучить себя от того, что людям надо верить.
Смидович ласково улыбнулся:
— Я придерживаюсь того же мнения, Николай Николаевич. Но осторожность в нашем деле никогда не помешает.
Они вдвоем пошли на половину, где жили Паук–Десятский и оба Володи. Юношей не было дома, а Паук–Десятский лежал на кровати в той же позе, в какой, как показалось Петру Гермогеновичу, они его оставили неделю назад.
— А, коллеги по несчастью! Рад вас видеть! — услышал Смидович знакомую фразу. — Тут мы спорили с Володями, и, представьте, до такого накала, что молодые люди не выдержали и ретировались.
— Я пришел к вам по поводу листовки, — напомнил Петр Гермогенович. — Когда мы сможем ее отпечатать?
— Видите ли, дорогой мой, наша группа уже выпустила листовку. И я не думаю, чтобы любая другая листовка была лучше. Дело в том, что в ее основу положен чрезвычайно яркий факт — экспроприация у купца незаконно нажитых, награбленных им средств.
— Как! — воскликнул Смидович. — Вы, ваша группа, уже успели ограбить, или, вы выражаетесь, экс–про–при–ировать?
— Пока нет. Но акция состоится в ближайшее время.
— Черт знает что такое! Николай Николаевич, вы что–нибудь понимаете?
— Понимаю, — угрюмо ответил Ляшко. — Эти авантюристы…
— Попрошу без оскорблений! — крикнул Паук–Десятский.
— Да, ненужную историю вы затеяли, — сказал Смидович. — Вредную…
Тридцатого апреля весь город был возбужден дерзкой, однако ж неудавшейся попыткой ограбить «Торговый дом купца И. Микуличева». Четверо грабителей, среди них одна женщина, успели только взломать замок и войти в контору, где стоял несгораемый ящик с деньгами. В ту же минуту их схватили поджидавшие полицейские.
Начались аресты. Все двадцать пять полицейских города и уезда, имевшиеся в распоряжении исправника, были направлены по домам, где жили политические ссыльные, но арестовали только нескольких эсеров–максималистов. Их выдала приуроченная к Первому мая листовка, в которой они заранее хвалились экспроприацией денег у купца Микуличева. Пачку листовок нашли у Паука–Десятского, и он сразу же выдал, где находится типография.
Петр Гермогенович видел, как его вели в тюрьму. Паук–Десятский держался вызывающе. Заметив Смидовича. на улице, он крикнул, что пострадал за революцию и это приносит ему огромное моральное удовлетворение.
Сбор на первомайскую маевку назначили на послеобеденное время, между двумя и тремя часами, в полутора верстах от Кадникова, в урочище Мошанке. За день до этого Петр Гермогенович побывал там, и место ему понравилось: вдали от шумного тракта, густой лес, живописная поляна, речка Пелыпма в обрывистых песчаных берегах, проселочная дорога, по которой мало ездят. И тишина. Одни лишь птицы, распевающие свои песни, да тихий шелест голоствольных сосен, качающих в поднебесье курчавыми головами.
Сюда бы хорошо прийти с Соней, посидеть на упавшем от старости стволе, послушать тишину. Он бы нарвал букет сон–травы: вон сколько крупных синих цветов приютилось на усыпанном рыжей хвоей откосе!.. Он выбрал самый красивый цветок и решил, что сегодня же пошлет его в письме Соне.
Вечером он повидал Ляшко.
— Вы всех оповестили, где и когда? — спросил Смидович.
— Только «политиков». Видите ли…
— Правильно, Николай Николаевич. После провала этих эсеров нам следует удвоить, утроить осторожность.
— Каждому товарищу я наметил маршрут и сказал, когда выходить из дому. Некоторым придется отправиться в сторону, противоположную Мошанке. Для маскировки кое–кто захватит водки и закуски.
— Да вы опытный конспиратор!
— Ссылка в Олонецкую губернию меня кое–чему научила.
В Мошанский лес Смидович и Ляшко пришли задолго до двух часов. Николай Николаевич нес корзинку, из которой демонстративно торчала белая головка водочной бутылки.