- Замечательные слова, Рудольф! – похвалил его Найлз, согласно кивнув. – Я тоже верю, что наши потомки когда-нибудь будут жить в едином королевстве. Но для этого весь мир должен навсегда забыть о том, что такое войны и ненависть, а это пока невозможно.
- Нас в Гулсене ждёт большая работа по восстановлению королевства, – сказал Рудольф. – Звероиды изменили его до неузнаваемости. То, что ты видел у нас в Крайних землях – ничто в сравнении с той разрухой и запустением, что царит на просторах королевства. Полностью перестроив его, мы создадим новый Гулсен, ещё более красивый, чем прежде, а также попробуем возродить наших драконов и грифонов – насчёт последних я не уверен: вряд ли нам удастся отыскать выживших. Твой Беркут, будь он жив, очень помог бы нам в розыске своих соплеменников. Но если Констанций обнаружил его во владениях грифонов, есть надежда, что Беркут был именно там неспроста, а это значит, что он почуял своих и для грифонов ещё не всё потеряно. Гулсен может и должен вновь обрести главных представителей своей фауны.
- А что вы планируете насчёт того, кто будет править королевством? – спросил эконом.
Рудольф пожал плечами.
- У нас нет никого, кто мог бы заменить нам наших погибших монархов, – печально ответил он. – Из их рода не осталось никого – звероиды уничтожили их всех…
- Всех, кроме Брайана, – напомнил Найлз с улыбкой.
- Да, – вздохнул Рудольф. – Только он и остался… Погоди, ты хочешь сказать…
- Да, Рудольф, – кивнул Найлз. – Именно.
- Честно говоря, Найлз, – смущённо начал гулсенец, – я планировал открыть тайну происхождения наследника трона тогда, когда он станет взрослым, а до того момента ввести временное управление Гулсеном – по нашим законам, такое возможно, хоть пока и не применялось ни разу. Однако в этом случае сесть на трон должен один, и обязательно представитель ветви, противоположной ветви малолетнего наследника. К тому же этот человек должен носить статус Скорбящего Навек. Это может быть любой гулсенец, который соизволит взять на себя такую большую ответственность. Вместе с другими кандидатурами он должен будет выслушать решение на Тайном совете привилегированных господ и слуг королевства. Но поскольку ты предлагаешь мне поступить иначе – так и быть. Тебе как Наследнику копья это очевиднее, чем мне.
- Рудольф, я больше не Наследник копья, ты же знаешь, – улыбнулся Найлз. – Копьё теперь у его законного хозяина, Сенджамина, а я теперь всего лишь простой эко… то есть дворецкий. Решай сам, как тебе поступить. Но я бы хотел, чтобы ты принял решение так, как подсказывает тебе твоё сердце.
Глядя на Найлза, Рудольф долго думал, но в конце концов ответил:
- Я, пожалуй, так и сделаю. Как только мы вернёмся в королевство, я объявлю им о том, что наследник Гулсена жив и всё это время жил и сражался рядом с нами. Думаю, что после этого у королевства будет дополнительный стимул к возрождению. А Брайан, я уверен, вскоре найдёт себе соправителя, а пока помогать ему в делах королевства будем мы с Олди. Но мне бы хотелось узнать, Найлз, что планируете делать вы во благо Англии, если не хотите возглавить её?
Найлз задумался. Винсент Ланкастер, несомненно, достоин быть кем-то большим, чем просто аристократом. Но дворецкий не мог решать за хозяина, а спросить герцога о его дальнейших планах Найлз пока не удосужился. Отца Винсента Найлз хорошо знал, и тот не раз говорил ему, что желал бы видеть своим преемником сына, но сам никогда не говорил ему об этом, да они и виделись друг с другом очень редко. А после переворота и трагической гибели премьера последняя тоненькая ниточка и вовсе оборвалась. Возможно, молодой герцог никогда об этом не думал, а он, Найлз, вдруг предложит ему пойти по стопам отца, который именно этого и хотел от своего сына… Что ж, попытка не пытка. И Найлз ответил Рудольфу, что сделает так, как посчитает нужным. Не сумевший уберечь в тот страшный день отца Винсента от пули, Найлз чувствовал вину перед его сыном и должен был её искупить. Но даже если, узнав желание отца, сын отринет эту должность, дворецкий герцога будет знать, что теперь он свободен от бремени недосказанности. Но какое бы решение ни принял в конечном итоге герцог Ланкастер, он, Найлз будет рад любому исходу этой проблемы.
В тот же день Найлз, навестив Винсента, передал ему всё, что хотел сказать. Герцог ответил, что догадывался об этом уже давно, и отчасти поэтому отказался от монаршей короны, предложенной ему мэром. Но пока лишь частично согласился с желанием отца. Пока он слеп, быть на какой-либо должности, да и просто жить вне больничной палаты он не сможет – герцог не мог смириться со своей слепотой, и вернуть зрение для него было сейчас самым важным стремлением на свете. Но когда Найлз сообщил, что гулсенцы собираются улетать домой, Винсент чуть не заплакал. Он ведь не мог покинуть госпиталь, чтобы хотя бы словесно проститься с улетающими, но Найлз улыбнулся и пообещал, что когда будет назначен день отлёта, сюда придут все, с кем они бок о бок сражались и победили, ведь ни один из них не сможет улететь, не попрощавшись с одним из Наследников. Растроганный герцог ещё очень долго не отпускал от себя Найлза, благодаря его за всё, что тот для него сделал, и пообещал в свою очередь, что будет заботиться и о нём, и о своей стране так, как ещё ни один премьер-министр за всю историю Англии.
Спустя несколько дней Рудольф сообщил Найлзу: послезавтра они улетают. Их небольшой отряд уже подготовился к перелёту, накормив драконов и собрав многочисленные подарки от горожан в один большой мешок. Успевшие за эти полтора месяца стать популярнее всех известных людей мира, гулсенцы смущались такому вниманию, ведь слава не могла заставить их почувствовать свою гордыню и превосходство, в отличие от земных людей, и тем паче они желали вернуться в Гулсен. Даже те из них, кто имел теперь статус Скорбящих и чьи господа и слуги были похоронены в английской земле, должны были покинуть их могилы навсегда. Это было не принуждение, просто так полагалось: пока их лидеры разделены, нарушать их незыблемость нельзя, и оставшись здесь, Скорбящие могли невольно заставить эти законы сдвинуться, и тогда могло бы случиться непоправимое, или что-нибудь даже похуже, чем новая война. И все это понимали, смирившись и надеясь, что в Гулсене среди своего народа им будет не так тоскливо и одиноко, а за могилами их господ и слуг будут ухаживать Наследники и простые лондонцы, благодарные им за победу.
В последний день перед отлётом Найлз, как и обещал хозяину, привёл в клинику всех, с кем они сражались. И хоть герцог и не мог видеть гулсенцев, он слышал их ласковые слова и чувствовал объятья. Он был счастлив как никогда в своей жизни, но одновременно и опечален. С повязкой на глазах он чувствовал себя лишённым чего-то очень важного, но всё равно представил себе всех, с кем ковал эту победу, и в какой-то момент чуть сам не поверил в то, что видит всех их на самом деле.
Ушли они лишь под вечер, напоследок на всю палату прокричав тот самый боевой клич Гулсена. Герцог улыбнулся, и, улёгшись в постель, долго рассказывал оставшемуся с ним Найлзу, каким невероятным было для него это приключение и как приятно было осознавать, что всё уже закончилось и новых приключений и сражений уже не будет. Пусть они не видели столицы Гулсена и других земель королевства, но всё равно то, что это произошло с ними, останется в памяти как самое невероятное и значительное событие в его с Найлзом жизни. Дворецкий держал его руку в своей и едва заметно кивал головой. И, когда герцог уснул, Найлз укрыл его одеялом, погасил свет и неслышно вышел из палаты. Завтра герцогу предстояло перенести третью операцию на глазах.
С рассветом на Трафальгарской площади было многолюдно, как никогда в столь ранний час. Боевые драконы гулсенцев с всадниками на своих спинах были готовы к полёту. Жители города обступили каждого из них, и на площади стоял такой гомон, что собственный голос терялся в шуме тысяч голосов. Прилегающие к площади улицы тоже были заполнены людьми. На трибуне перед площадью стоял мэр, а рядом с ним – Найлз со Слэйдом. Он держал пса на поводке, чтобы тот не вырвался и тоже не бросился прощаться с улетающим отрядом.