Едва переступив порог своего замка, молодой граф отдал приказание Дорнтону, который, как всегда, встретил его на пороге:
- Вели закладывать лошадей, Дорнтон. Нужно кое-куда наведаться.
Граф не стал говорить старику, куда именно он хочет поехать, иначе, узнав об этом, Дорнтон ни за что не позволил бы ему это сделать. А уж Джереми знал, насколько твёрд бывает его дворецкий в своих убеждениях. Однажды, когда хозяин собирался на прогулку по воде, которая должна была состояться на утлом деревянном судёнышке, сколоченном каким-то ремесленником-недоучкой, ни черта не понимавшем в строительстве лодок, старый слуга наотрез отказался отпускать его на эту прогулку, говоря, что Джереми придётся сначала убить его. В итоге молодой граф сдался, и ему пришлось остаться в своём поместье и никуда не пойти, а судёнышко это на самой середине пруда уверенно пошло ко дну, и пассажирам его пришлось добираться до берега вплавь. И Джереми тоже попал бы в эту «мокрую» историю, искупавшись в холодной воде, и вышел бы на берег в совершенно неприглядном и непривычном для благородного господина виде, если бы не верный Дорнтон, уберёгший его от такого позора и предвидевший всё наперёд, поскольку простолюдины, видя то, как мокрые до нитки господа бредут по тропке назад в поместье, поминая и судно, и того, кто его сделал, самыми нелестными словами, каких от благородных людей никогда не услышишь, а услышишь только от пьяного сапожника в кабаке, так принялись хохотать, что сопли из носов летели да слюна брызгала. И всеобщий позор аристократии в этот вечер был ей обеспечен. Смеялись даже господские лакеи, увидевшие своих хозяев, когда те вернулись, в неподобающем виде. Ведь никому из них раньше не удавалось узреть столь зрелищную для лакейского глаза картину. А Джереми, узнав об этом происшествии, не помедлил искренне поблагодарить Дорнтона за проницательность и настойчивость, проявленную перед его особой. И сейчас молодому графу было очень неудобно и даже совестно держать дворецкого в полном неведении, ведь в этом случае он тут же начинает спрашивать хозяина, куда тот собрался. И вполне был бы прав, если бы воспротивился его поездке неизвестно куда.
Однако на удивление Джереми старик был молчалив и задумчив, как никогда в своей долгой жизни. Он послушно направился в конюшню с приказом готовить лошадей и коляску. Подумав о том, что слуга, наверное, молчалив из-за того, что сегодня его, как и графа, шокировала ужасная новость о драконах, вот он и думает об этом и, наверное, скорбит о погибших, Джереми успокоился. Но, скорее всего, Дорнтон, как и он, думает, как теперь им быть и как жить дальше. Хорошо, подумал граф, что он уже решил этот вопрос.
Джереми тем временем переоделся и велел всей прислуге не высовывать носа из дома и не подглядывать, куда он поедет.
Все до единого лакеи тотчас же попрятались по своим комнатам один за другим, а служанки ушли в людскую. Вернулся Дорнтон с донесением, что экипаж сейчас будет готов. По его взгляду и движениям было видно, что старика прямо-таки распирает от желания поскорее узнать то место, куда поедет хозяин. Наверное, он думает, это какое-нибудь милое, хорошее местечко, – глядя на него, подумал Джереми. Местечко вроде Гайд-парка или Трафальгарской площади. Думает, я собрался прогуляться, хотя отчасти это и так. Бедный мой Дорнтон! Ты ведь знаешь о том, что случилось сегодня утром неподалёку от нас, так почему же ты молчишь и не напоминаешь мне об этом, не предупреждаешь меня? Сколько раз отводил ты от меня беду, не позволяя ей до меня добраться, и вот сегодня, в день самой большой из этих бед, ты молчишь и покорно исполняешь моё поручение заложить коляску, когда бы мог поступить иначе и настоять, как это всегда бывало, на своём твёрдом слове «нет». Но теперь в твоих старых глазах я вижу настойчивую просьбу ответить тебе на твой немой вопрос. Только почему же ты сам меня об этом не спросишь и делаешь этот немой диалог между нами ещё более тягостным? Почему?..
- Сэр, позвольте вас спросить… Куда вы собираетесь?
Этот долгожданный вопрос свалил с души Джереми тяжёлый камень. Ну наконец-то, его старый дворецкий не изменил своим привычкам!
- Только не отговаривай меня, Дорнтон, прошу тебя, – настойчиво попросил граф. – Поверь, на сей раз ты не должен чувствовать какую-либо угрозу моей жизни. Впрочем, у тебя есть все основания для возражений мне в этом.
- Господь с вами, сэр, я не смею возражать вам, – ответил дворецкий, испуганно глядя хозяину в глаза. Он был поражён таким недопустимым предположением со стороны молодого господина. – Я не смею перечить вам, сэр, ни за что на свете! Вы… вы можете на меня положиться, сэр, ведь я верой и правдой…
- Конечно-конечно, Дорнтон, я знаю. Знаю и ценю твою верность мне, – ответствовал Джереми. – Но, боюсь, после моего ответа тебе придётся заковать меня в кандалы и запереть в подземелье на тысячу замков, ибо то место, куда я хочу поехать сейчас, самое опасное на данный момент.
- О, как вы могли так обо мне подумать, сэр, что я запру вас в подземелье и скую кандалами? – испуганно произнёс старый дворецкий. – Я не посмел бы и коснуться вас, ведь я не вправе делать это по своему положению, я могу лишь словами сделать так, чтобы вы не сошли на неверный путь, а перечить вам, заставлять, а тем более прикасаться к вам со злым умыслом я не смею, сэр, не смею…
- Нет-нет, Дорнтон, Дорнтон, перестань. Ты ни в чём не виноват передо мною, но, видишь ли, я и сам не знаю, почему хочу туда поехать. Но я не скажу даже тебе, что это за место, и не упрашивай меня. Ты увидишь всё сам, когда мы приедем туда.
Старый дворецкий вздрогнул и с удивлением прошептал:
- Вы… берёте меня с собою, сэр?
- Да, Дорнтон, – тихо ответил граф. – Я уже говорил ранее, что бы ты сделал со мной, если бы я открыл тебе эту тайну, но я поклялся себе, что даже ради тебя не скажу об этом никому ни до, ни после моей поездки. Но тебя я беру с собой. Будешь править лошадьми вместо кучера, а я буду указывать тебе, куда ехать, и вдвоём мы прибудем туда. Тогда-то ты всё и узнаешь.
Когда коляска была подана, молодой граф велел ехать по извилистой тропке в объезд владений его и Лайтенвудов. Путь им предстоял не такой уж и близкий, как поначалу думал Джереми, однако трудностей он и не боялся.
Спустя полчаса они были на месте. Дорнтон, ещё пятнадцать минут назад догадавшись, куда они едут, остановил экипаж и заявил, что ни в какую не поедет дальше, однако Джереми довольно строго приказал ему ехать. Переубедить старика оказалось непросто, но всё же спустя пять минут после довольно нелицеприятного для Дорнтона разговора с ним его хозяина, дворецкому пришлось сдаться и продолжить путь. У Джереми было тяжело на душе за причинённую обиду старику, но он был твёрд в своём решении как никогда. И только теперь почувствовал, насколько сильно его влечёт к этому месту.
И вот сейчас перед ними открылась жуткая картина. Джереми даже привстал, ошеломлённый ужасным зрелищем, а Дорнтон с невыразимым отчаянием в глазах застонал и отвернулся. Он не мог больше вынести увиденного. Даже пара их лошадей, почуяв кровь, тревожно ржала и переступала копытами, горя желанием поскорее убраться отсюда.
Они увидели поле. Прекрасное доселе поле, по которому так любили прогуливаться все без исключения лондонцы, начиная с аристократии и заканчивая простолюдинами. Оно было оск-вернено и уничтожено. Конечно, тела погибших, которые были более-менее целы, ещё утром убрали отсюда, включая обломки кареты и останки их лошадей, но пропитанная кровью и усеянная обломками мечей и стрел земля напоминала им сейчас обо всём ужасе произошедшего здесь этим утром.
Джереми ступил на мокрую от крови почву и, сделав пару шагов по окровавленной и наполовину сожжённой траве, приметил неподалёку чьи-то измазанные кровью туфли, а чуть далее – фрагмент кисти руки и клочок искрящейся ткани.
Графу стало не по себе. Он почувствовал тошноту, подступившую к самому горлу, и вдруг услышал позади себя какой-то шорох.
Он обернулся. Дорнтон, спрыгнув с козел и присев на корточки, ворошил в траве пальцами рядом с лошадьми, будто пытался что-то отыскать или нащупать. Наконец он отнял руку, и Джереми увидел зажатый в его ладони медальон Первого слуги Фреммора. Он был весь покрыт грязью и коркой от спёкшейся крови. Дорнтон принялся старательно чистить его краем своей ливреи, но, не дочистив до конца, прислонил к своим губам, а затем и к груди, и горько зарыдал.