- Не знаю, Дорнтон, не знаю, – ответил граф, одеваясь. – Но, несомненно, что-то очень плохое.
Дорнтон помог ему одеться, после чего Джереми велел ему взять своё копьё, сам взял меч, и оба бегом спустились в зал Согласия, куда их провели слуги Гулсенскасла. В этом зале, где Джереми и Дорнтон уже были, обычно велись встречи и переговоры с послами из других параллельных миров. Но сейчас там были только гулсенцы – помимо обоих правителей – привилегированные господа и слуги из дворцовых династий, а также великое множество тех, кто ещё совсем недавно носил статус Скорбящих, соединённых теперь друг с другом общей бедою. Войдя в зал и увидев среди этих людей уже знакомые им по прошлой церемонии лица, Джереми и Дорнтон поняли, что случилось.
В спешке они прошли сквозь толпу, почти бегом бросившись к Джастину и Арсенту, которые сидели на тронах, глубоко подавленные и опечаленные. Но, увидев Истинных, их лица просияли, и оба встали, чтобы встретить своих воинов.
- Ваше величество… – начал было Джереми, подбежав к Джастину и целуя его руку, но монарх покачал головой и попросил графа повернуться лицом в зал, чтобы собравшиеся видели его. То же самое попросил сделать Дорнтона и Арсент. И лишь тогда граф и слуга услышали из уст правителей Гулсена слова, которые и хотели, и не хотели услышать.
Джастин О`Краун обратился к своим подданным с глубочайшей печалью в голосе:
- Благородные господа и преданные слуги! Народ Гулсена! Сегодня наше королевство узнало страшную новость: наш враг перешёл в наступление! – При этих словах в рядах слушавших началось волнение и гомон, но люди возмущались коварством врага, а не боялись его, как поначалу подумал Джереми. Он заметил, что большинство присутствующих смотрит не на Джастина, а на них с Дорнтоном, и, смущённый и растерянный, попытался успокоить себя мыслью, что народ Гулсена не может думать о них как о героях, ведь они ещё не совершали героических поступков, а посему не могут сейчас быть объектом их поклонения и внимания. Скорее всего, народ Гулсена смотрел на них как на свою единственную надежду избавиться от угрожавшего им врага в лице Флёр и грифонов.
Между тем монарх пояснил собравшимся, что ждать наступления Флёр и её грифонов в ближайшее время нет необходимости, что и требовалось ожидать от трусливой француженки. Она «из милости своей» дала Гулсену время на подготовку к «кровавой битве», чем займётся и сама. Эту весть принёс сегодня ко двору один из её грифонов несколько часов назад, поэтому правители решили немедленно собрать совет из наместников земель королевства и простого народа и раздать им указания к действию, если безумная женщина по какой-то причине нарушит свой уговор с Гулсеном и нападёт без предупреждения.
Разумеется, сие известие встревожило Джереми и Дорнтона. Флёр в своём послании устанавливала конкретные сроки, так называемое «время тишины» до начала наступления. Это время составляло трое суток. Всем было понятно, что за столь малый срок собрать и подготовить достаточно мощную для боя армию просто невозможно, тем более, если речь идёт о грандиозной схватке, на карту которой поставлена судьба целого королевства. В этом и заключалось главное коварство Флёр.
Однако вызов был принят правителями Гулсена, и ответное послание было уже послано Джастином на быстром драконе. Все понимали, что теперь любое промедление и любая, даже самая крохотная ошибка в подготовке армии к бою может грозить Гулсену поражением. Монарх понял, что настало время действовать, претворив в жизнь уже залежавшийся план действий, о котором говорил Джереми, тем паче, что теперь у них были развязаны руки благодаря «инициативе» Флёр, первой заявившей о желании начать войну с Гулсеном.
Подбодрив напутственной речью своих подданных и прозрачно намекнув на «главную силу Гулсена» в лице Джереми и Дорнтона, Джастин О`Краун проследовал вместе с ними и Арсентом в уже знакомую графу и слуге обитель монарха. Там он поведал о том, что их ожидает упорная тренировка все эти три дня. Чтобы подготовить к битве не только физическую, но и умственную силу, их будут обучать езде на драконах и тренировать на владение оружием, одновременно с этим развивая и их стратегическое мышление, поскольку никакая сила не будет эффективной в битве, если не подкреплять её умом и хитростью, сражаясь с противником интеллектуально, иначе он сможет легко их обмануть и без особых усилий выиграет бой.
Для Джереми и Дорнтона с той поры настали нелёгкие времена. На протяжении всех трёх дней им приходилось до полного изнеможения осваивать на практике приёмы ведения боя на мечах, хотя молодой граф в большинстве схваток побеждал своего учителя, ибо обычные мечи не шли, конечно, ни в какое сравнение с зачарованным мечом Джереми, с коим он не расставался и тренировался только им, постепенно начиная привыкать к его весу и технике владения. Дорнтону приходилось тяжелее: его копьё, в отличие от меча графа, было намного легче, но в силу своего возраста он не мог как следует отбивать атаки и переходить в наступление, из-за чего постоянно оказывался в роли побеждённого. Молодой граф опасался за дворецкого, не представляя себе, как он сможет выдержать кровавый бой. Видимо, придётся его прикрывать, поскольку, как предупредил графа Джастин, использовать силы Импиринт-хоуп и Винд-фэйтс можно лишь для отражения массового наступления, тогда как в схватке один на один придётся биться холодным оружием, не применяя этих сил. Подобная перспектива не радовала Джереми, ведь эта Флёр гораздо опаснее даже стаи разъярённых грифонов, не говоря уже о том, что она почему-то не побоялась «новой силы» Гулсена – их с Дорнтоном. Неужели она настолько самонадеянна? Или, может быть, просто не верит тому, что ещё кто-то кроме неё смог проникнуть в параллельный мир Англии? Или думает, что люди из земного мира, а значит, подобные ей, не угроза её мифической иноземной армии? Как бы то ни было, у молодого графа были все основания справедливо опасаться этой женщины. Нельзя её недооценивать, теперь граф это понял. И с трепетом ждал, когда настанет их шестой день пребывания в этом мире – день, когда начнётся великая битва, которая позже войдёт в историю Гулсена либо как победа королевства, либо как его конец. И какое из этих двух противоположностей возьмёт верх, будет зависеть от него и от Дорнтона.
Вечером пятого дня их пребывания в Гулсене молодому графу было не до сна. Утомлённый после тяжёлого дня тренировок и полётов на драконе, он, тем не менее, пришёл к необычным гигантским строениям неподалёку от тренировочной базы, на которой он последние три дня упражнялся с раннего утра и до поздней ночи. Эти строения являлись своего рода загонами для драконов. За это время Джереми успел посмотреть и изучить характер всех драконов Гулсенскасла, чтобы понять, кто из них подходит ему больше и на ком из них ему предстоит сражаться. И после этого граф принял решение. Он выбрал одного – большого мускулистого самца тёмно-зелёной окраски с пурпурными искорками по всей шкуре. Эта порода называлась Лесной Белорог и отличалась воинственным нравом при встрече с врагами, и крепкими нервами, которые придавали дракону хладнокровие и выносливость в любых жизненных ситуациях. Всё это делало его идеально созданным для ведения боя и надёжным союзником для человека, полностью послушным всаднику. Джереми за эти дни быстро научился управлять драконами в полёте и с радостью отметил, что это ничуть не сложнее, чем скакать на лошади, – с той лишь разницей, что ездить приходится не по земле, а по воздуху.
Дракона звали Дьюи. Ему было триста восемьдесят восемь лет – самый расцвет драконьих сил и молодости. Он быстро привык к Джереми и стал радостно откликаться, когда граф его звал на полёт. И вот теперь Джереми пришёл снова повидаться с Дьюи перед своим первым сражением.
Дракон негромко пророкотал, услышав знакомые шаги. Джереми перелез через загон и сел на его край, глядя на Дьюи с тоскою. Переступая ногами, дракон шумно фыркал, ожидая, что граф его отвяжет и выведет во двор. Но Джереми сидел неподвижно и скорбно вздыхал, из чего Дьюи заключил, что сегодня вечером полётов не будет, поскольку всадник его чем-то расстроен. И мощная треугольная голова, увенчанная парой внушительных рогов, потянулась к графу, требуя ласки. Джереми улыбнулся и положил ладонь на рогатую макушку.