- Дорнтон! – вскричал он снова, рванувшись вперёд. – Арсент – отец Джастина!
К изумлению Джереми, его дворецкий ничуть не удивился этой новости, а только поспешил поскорее уложить хозяина обратно на перины, мягко, но настойчиво прижав его за плечи к подушкам.
- Ради всего святого, сэр, лежите и не волнуйтесь! Я… я так испугался за вас, когда его королевское величество вынес вас из кабинета на руках, – думал, вы умерли… Вы… упали в обморок, а потом, не просыпаясь, стали бормотать что-то про монарха и погибшего Арсента, и уже когда мы отнесли вас в вашу спальню, его королевское величество обо всём мне рассказал… Ничего, сэр, ничего, – прибавил он, видя, что Джереми потрясённо взирает на него, поразившись спокойствию старика. – Я всё вам расскажу, сэр, всё расскажу, только сперва вам надо поправиться, сейчас не время…
Он горестно вздохнул и стал наливать воду в глиняную кружку из кувшина, чтобы дать Джереми напиться.
Граф был поражён словам дворецкого. Как?! Лежать в постели вместо того чтобы, как он планировал, немедленно готовиться к новой схватке с убийцами Арсента?
- Дорнтон, послушай меня… – начал было граф, но старый слуга дал ему в руку кружку и довольно строго попросил его выпить её содержимое, уходя тем самым от нежелательного разговора, однако тут же присел рядом и, когда Джереми начал послушно отхлёбывать питьё, которое приятно охлаждало его разгорячённое после бреда тело, произнёс в ответ на слова графа:
- Сейчас, сэр, вы должны слушать меня. Сперва вам необходимо поправиться, а уж потом размышлять о будущем… И раз уж мы здесь, в Ансерве, позвольте мне помолиться за вас Великому Фреммору. – И, поймав удивлённый взгляд хозяина, невозмутимо добавил: – Это ради вашего исцеления, сэр. Она поможет вам поправиться, чего, несомненно, вы очень желаете, чтобы снова поучаствовать в сражении с Флёр и её грифонами, и я в этом с вами солидарен, хоть в глубине души и хочу поскорее попасть домой. Но раз уж мы взялись спасти это прекрасное королевство, я не вправе отказываться от данного мной слова перед народом Гулсена.
- А… что это за молитва, Дорнтон? – немного боязливо спросил старика Джереми.
- Не бойтесь, сэр, эту молитву разрешено слышать господам, поскольку она не священная, а скорее песенная, – сообщил Дорнтон и умолк, прикрыв глаза и сцепив пальцы рук крест-накрест, которые он прижал к середине груди. Вслед за этим он негромко запел, запел мягким чистым голосом, частью жалобно, частью торжественно, – в зависимости от того, какие слова попадались в молитве, которая действительно напоминала песню или восхваление:
- О Фреммор! Ты – спаситель-призрак.
Побудь со мной, с моей бедой.
Я не высок, но и не низок –
Я на коленях пред тобой.
Ты страж туманных альбионов,
Ты знаешь горе, знаешь боль.
В твоём тумане нет законов,
Ты в нём единственный король!
Ты проводник своих вассалов
И в этот мир, и в мир иной.
Но в твоём сердце ноет рана,
И не познать тебе покой.
Даруй мне мудрость и терпенье
И научи меня служить
Так, как служил ты сам с рожденья, –
Осмелюсь я тебя просить.
Позволь отдать тебе всю гордость,
Чтоб не мешала в службе мне;
Мои же верность и покорность
Пусть преумножатся вдвойне!
Убереги от обвинений
И от случайных гневных слов.
Пошли хозяину спасенье
И избавленье от врагов.
Ещё молю, Великий Фреммор, –
Благослови всех верных слуг.
Тебе душой и сердцем предан,
Слуга, и верный долгу друг.
Пропев молитву, Дорнтон склонил голову и сидел так около минуты, затем, улыбаясь, поднял взгляд на графа.
- Теперь я абсолютно уверен в том, что вы поправитесь, сэр, – сообщил он хозяину. – Великий Фреммор не нарушит своего слова, ведь он – Первый слуга, – многозначительно закончил Дорнтон.
В двери тихо постучали, и к ним вошёл монарх. Увидев, что Джереми очнулся, он быстро подошёл к его изголовью и с радостью произнёс:
- Слава Гуллу, ты пришёл в себя, сэр Джереми. – Он опустился рядом с ним в кресло, которое освободил Дорнтон, и виновато продолжил: – Прости меня, я не должен был настолько прямолинейно сообщать тебе об этом; это из-за меня тебе стало плохо, и я не знаю теперь, как мне быть.
- Что вы, ваше величество, – постарался утешить монарха Джереми и даже привстал с подушек. – Со мной уже всё хорошо, и я не виню вас за это. Ведь у меня у самого недавно умер отец, поэтому я понимаю ваше горе, как никто другой… Я только желал бы узнать, как так получилось, что сын слуги стал монархом, и никто об этом не прознал.
В ответ Джастин О`Краун улыбнулся и мягко произнёс:
- В Гулсене люди крепко связаны данным ими словом, сэр Джереми. Они не способны лгать, предавать или таить зло, иначе Гулсен не называли бы «вечным королевством с вечными ценностями». И мой отец – в их числе. Благодаря этому у нас уже давно нет таких людей, которые вершат зло и нарушают законы для собственной выгоды и в ущерб другим людям. Вот почему даже один такой человек является для нашего мира угрозой. Флёр – именно тот человек, и мы должны изгнать её из королевства, ибо она пришла со злой целью, противореча тем самым всем устоям Гулсена. Подобных ей изгнали из королевства ещё во времена Гулла Первого, и с тех пор всего того, что объединяется под одно понятие – Зло – у нас не было, пока через портал не проникла эта француженка. И чтобы её победить, нужны были люди из её мира, но не подобные ей, а несущие противоположные качества. И единственными, кто таковыми являлся сейчас в Англии, были вы. Фреммор безошибочно указал на вас, и вы стали достойными приобрести вашу силу и попасть в королевство Гулсен. И моя с Арсентом тайна была сохранена до сегодняшнего дня, когда об этом узнали вы. – Монарх вздохнул. – Я расскажу вам об этом сейчас, ибо нет более причин скрывать это от вас, поскольку главное вы уже знаете.
У шестого правителя Гулсена, сэра Джастина Пятого О`Крауна, не было детей. И в тот момент, когда его старый дворецкий, отец Арсента, умер, и сын занял его место, монарху пришла в голову сумасшедшая мысль: он знал, что Арсент скоро станет отцом, и уговорил его выдать своего ребёнка, когда тот родится, за монаршее дитя, если это будет мальчик. Арсент не колеблясь согласился, ибо Джастин Пятый пообещал ему, что Арсент будет воспитывать мальчика как истинный отец, ибо монарх не в силах отобрать ребёнка у его законного отца даже ради спасения трона. А Арсенту приказал ни в коем случае не говорить сыну, кто его настоящий отец.
С самого детства и до пятнадцати лет я считал Джастина своим отцом, пока сам не догадался о том, что мой отец – Арсент. Уж слишком похожи мы были с ним в духовном отношении, – в физическом же я был больше похожим на мать. И благодаря тому, что я не был похож на Арсента, народ Гулсена ничего не заподозрил. Однако, узнав правду, я был потрясён, но потом понял, что если бы не этот ход, сейчас у королевства не было бы главы ветви Анкраун. Что делать, мне пришлось смириться с недопустимым для моей совести положением, как бы сильно ни противился я этому внутренне. Ведь только мне и Арсенту было известно, что на пятом поколении род О`Краунов прервался, а на монаршем троне теперь восседает сын слуги. Таким образом, рушилась главная система устоев Гулсена, фактически превратившегося в королевство, которым правят теперь одни слуги. Это прямое нарушение равновесия между нашими ветвями и народом, и если вся правда о том, что я вам сейчас рассказал, станет известна в первую очередь Флёр, она не вступая в бой разрушит наш мир этой новостью, подняв против нас подданных Анкрауна. Или ещё хуже: всё это может вылиться в гражданскую войну, битву ветвей королевства, стремящихся доказать друг другу свою правду, пытаясь примириться или силой отобрать власть. Надеюсь, вы понимаете, что тогда будет? Никто ничего не получит, ибо королевство погибнет, если господин поднимется против слуги, либо наоборот. Я умоляю вас: держите то, что я вам сегодня открыл, в строжайшей тайне во имя жизни королевства и памяти моего отца. Я хочу исправить ошибку пятого монарха, может быть, его же способом, ибо у меня тоже нет детей и, к сожалению, не будет. И, чтобы не повторилось то же, что было и тогда, я это сделаю сейчас. Джереми, Дорнтон, теперь, когда вы узнали об этом и показали себя в бою, как настоящие защитники Гулсена (пусть и в проигранном, но всё же), я предлагаю вам… возглавить королевство после моей смерти.