1.1
Мой маленький нежный мышонок, мне страшно.
Здесь я оставляю тебя. Но о чём ты можешь думать сейчас, когда твои реснички так вздрагивают, и ты ловишь тусклым взглядом складки на своей выцветшей синей юбочке, тревожно перебирая их пальцами? Бормочешь себе под нос о нашем с тобой будущем, удерживая в грудной клетке всхлипы, и не поднимая на меня взгляд серых блестящих от детских слёз глаз, говоришь слишком по-взрослому: “Я буду ждать, когда всё наладится, Мишель”. Я вынуждена оставить тебя здесь, мой маленький комочек тревоги, но от этого ты будешь ещё самостоятельнее и рассудительнее. Случись что, я не смогу отгородить тебя от опасности узнать этот мир с его худшей стороны… Хотя, куда уж хуже ― лишь если я вернусь к тебе ни с чем.
Когда они умерли, я едва успела закончить школу. С разницей в возрасте в восемнадцать лет и моей худощавой фигурой ты и я походили на залетевшую восьмиклассницу с младенцем на руках. В моих руках оказалось твоё будущее, мышонок. В руках девушки, у которой в этой жизни лишь и был аттестат об окончании школы. И жуткая пробирающая паника: мы совсем одни с тобой на этой просторной кухне. Гремлю кастрюлями в гробовой тишине, а ты не улюлюкаешь, как все дети, а смиренно наблюдаешь, как твоя старшая сестра пытается стать подобием матери.
― Вспоминаешь их сейчас? ― Молли пробирается на мою сторону кровати, рассеивая тоскливые мысли, и запускает свою похолодевшую ладонь в мою, а я в ответ слабо её сжимаю. ― Не говори мне. Иначе я снова буду плакать…
― Мне жаль, малыш, но это всё, что в моих силах.
― Ты лучшая сестра, ― она доверительно медленно склоняет голову мне на плечо и снова говорит вещи слишком серьезные, не свойственные детям её возраста, от чего мне щимет в ребрах. ― Нет, правда! Ты так много делаешь для нас… для меня. Мишель, я обещаю, что буду гордиться тобой, чем бы это всё не закончилось! И ждать! Я уже жду, Мишель…
Я обернула её своими нетерпеливыми объятиями и вслушалась в приближающиеся шаги.
― Мишель, за тобой уже приехали, — женщина аккуратно заглянула в комнату, судя по тому, как щелкнула ручка двери, и застала меня с крепко закрытыми от надвигающихся слез глазами, целующую макушку сестры. ― Не терзай себя, милая. Молли будет под нашим присмотром сколько потребуется, ей с Лорой должно быть комфортно. Я постелила девочкам…
― Мисс Райт, посмотрите, какой у меня есть цветок! ― на восхищенном выдохе вскрикнула Молли, утерев красные глаза, и вскочила за своей сумкой, разорвав наши объятия, превращающиеся в невыносимые прощальные муки. Она отвернулась, пряча раскрасневшееся лицо, встретилась со мной взглядом на выходе, и постаралась радостно подмигнуть. Я тихо попрощалась и скрылась в проходной, ощущая, что могла бы вот-вот схватить Молли на руки и бежать отсюда.
Только бежать было некуда: апартаменты давно уже не принадлежали нам, а последние месяцы мы “пережидали” по моим немногочисленным знакомым. С работой совсем не ладилось, а новые счета об оплате, что сыпались в ящик, стали последним предупреждением, на которое я умудрялась успешно закрывать глаза. Всё ждала, что подвернется возможность реабилитироваться в глазах сестры.
Потому что я самой себе не верила, что работаю, черт возьми, танцовщицей.
Для меня эта сфера жизни с раннего детства стала отдушиной; творческая стезя, в которую я направляла все имеющиеся эмоциональные ресурсы, взрастила во мне дисциплинированного бойца в балетках, я могла бы добиться многого. И как бы я не относилась серьёзно к своему значимому увлечению, как бы я не мечтала связать свою взрослую жизнь с танцами, сейчас это кажется мне полнейшим абсурдом: творчество не приносит денег, оно лишь обманывает наши надежды иметь кров и не нуждаться хотя бы в чём-то малом. Теперь каждый раз, когда я говорю об этом, это слово будто покрывается налётом грязи и недостоенности. “Танцы”… Невозможно считать танцы серьезным заработком для девушки, не имеющей крова и образования, но с багажом ответственности за будущее ребенка. К сожалению, это всё, что я могу предложить этому миру, моей маленькой Молли.
Чарльз был мой давний знакомый ещё со школы. Знакомый ― настолько широкое понятие, что может вместить в себя и прохожего на улице, обмолвившегося с вами парой слов, и бывшего любовника, предававшегося с вами плотским утехам. Чарльз был совестливый знакомый. Чувствовал за собой вину в моих обманутых юных надеждах и при встрече со мной его лицо всегда выражало гадкое сожаление. От этой жалости его лицо так кривилось, что мне самой хотелось его утешить. Так утешить, чтобы он забыл дорогу в мою студию. Я вспоминаю, как последний раз мы стояли у заколоченных дверей в полудень, в жаркое пекло. У меня по вискам стекал пот: то ли от пробирающего жара, то ли от напряжения.
Из жалости к нашей с Молли сложившейся судьбе он при встрече убеждался, наверное, что не зря сделал от меня ноги, и предлагал деньги, которые я не могла позволить себе взять.
― Лучше скажи, есть ли какая-нибудь работа для меня, ― мужчина, скептически потирая небритый подбородок, пустил в мою сторону осторожный взгляд исподлобья.
― Джерарду требуются официанты в его ресторан. Но контингент там, честно говоря…
―Я согласна! Пожалуйста, Чарльз, познакомь нас сегодня же! ― мне было всё равно. Любая работа, любые деньги: мы сегодня лишились дома, Молли ещё не вернулась из школы. Я бросила понурый взгляд на заколоченную дверь, вспоминая, как ещё с утра я выходила отсюда с ощущением защищенности и небольшой уверенности в завтрашнем дне. Сейчас же возвращаться было некуда.
Мужчина невысокого роста, опрятно одетый в непримечательный серый пиджак, встретил нас с Чарльзом у входа в “Palermo” с такой же непримечательной вывеской. Вероятный Джерард неприветливо раскуривал сигаретку, смерив меня равнодушным взглядом.
― Ей очень нужна работа, Джер. Моя хорошая знакомая. Её сегодня выселили из дома… ― он безучастливо пожал руку Чарльза, потом, имитируя нотки вежливости и жалости, поздоровался со мной.
― Сегодня на смену выйдешь? Не хватает обслуживающего персонала, а зал обещает быть переполненным…
― Да! Да, я могу приступить, как только заберу сестру из школы. Это где-то через полчаса…
― Оу… ― Джерард затушил сигарету о кирпичную стену и небрежно выкинул окурок себе под ноги. ― Как тебя? ― я выпалила своё имя. ― Мишель… Так вот. Ты же не собираешься привести сюда ребенка? Попрошу, никаких детей в этом заведении. Девочка сама будет не в восторге. А ресторан открывается только через пять часов, мы работаем ночные смены. Правда, я здесь круглосуточно. Пристрой ребенка куда-нибудь, дорогуша. Время есть…
Мужчина был категорично прав, но другого выхода для нас не существовало. Страх показать Молли жизнь на улице неумолимо завладел моим ртом, заставляя бездумно твердить глупые уговоры.
― Джерард? Прошу вас! Могу ли я привести её сегодня? Всего один раз! ― я нервно сглотнула подступающий к горлу ком и обхватила руками лицо, едва сдерживая дрожь. ― Это произошло буквально только что… Я не знаю, к кому обратиться, чтобы переночевать даже до завтрашнего дня…
Слабость. Мужчина шумно и недовольно выдохнул, заставляя чувствовать меня совершенно бесполезным и проблемным работником в его глазах, хотя рабочий день ещё даже не начался.
― Она не проблемная девочка! Спокойная, тихая. Просто подождёт меня после работы… Прошу! Мне не на кого её оставить… ― Чарльз всё это время не участвовавший в разговоре, отстраненно отвернулся, недовольно сложив руки на груди. Ситуация неловкая, он буквально привёл меня в руки Джерарда, смятённо бегающего взглядом где бы то ни было, кроме моего загоревшегося от жгучих слёз лица. И, кажется, совестливое сострадание на секунду скорчило его непоколебимую мимику.
― Что ж… Я разрешу тебе один раз привести её. Но сделай пожалуйста так, чтобы ни я, ни наши посетители не видели ребёнка в зале… ― Джерард бросил последний неуверенный взгляд в мою сторону и скрылся в дверях под моё тихое "спасибо". Он говорит “ребёнок”, а кажется, будто "кусок мяса".
Ресторан этот не привлекал особого внимания пошарпанной вывеской с итальянским названием, перешедшим вместе с интерьером от предыдущего владельца. Я бы никогда не подумала, что здесь есть ресторан, а потому всегда проходила мимо и правильно делала. Темный зал с тусклыми шторами, пахнущими пылью, не навевали аппетита, как и пресная еда на прогорклом масле в придачу с грубым персоналом. Мы попали в какой-то гадюшник. Молли тихо сопела в коморке, спрятавшись за грудой пожелтевших не глаженных скатертей. Приближался первый час ночи. Я едва успевала поглядывать на неё, пробегая между кухней и залом с разносом, заставленным тарелками с бледной едой. Всё это вызывало во мне блевотное ощущение дешёвого паба, куда стекалось население после трудного рабочего дня, чтобы задавить кружкой пива чувство обреченности.