Девушка истекала горькими слезами, чувствуя себя раненым оленем в свете фар грузовика, и боязливо принялась рассуждать, что делать дальше. Здесь больше нельзя оставаться. Нельзя больше видеть взгляд голубых, почти что прозрачных глаз без удушающего, давящего на лёгкие и лишающего кислорода сожаления.
И Мишель ушла.
Молли сидела на скамье, сложив влажные ладони на коленях и рассматривая красные лучи садящегося солнца, залёгшие на дорожной сумке. Вещей у них с Мишель было не много, но сестра задерживалась на втором этаже давно знакомого обшарпанного дома, слёзно прощаясь с мисс Райт. Наверное, Мишель предусмотрительно успела накопить небольшую сумму за несколько месяцев работы, иначе откуда взялись деньги на билеты? Молли тревожно вдыхала прохладный вечерний воздух, холодивший колени и голую шею, в странном изнуряющем ожидании: их жизни коснулись по-взрослому серьёзные и глубокие изменения, это она точно понимала. Им нужно бежать из Сан-Франциско, потому что для них он неприветливый и злой, преследует сестёр, как надоедливый невоспитанный мальчишка, издеваясь над ранимыми детскими душами.
Мишель сказала: “Какая разница, в каком городе жить, если у тебя всё равно нет дома”. Разницы нет, в каком городе ты живёшь, если повсюду, где ты есть, ты ― набор болезненных навязчивых воспоминаний. Сестра так больно и надрывно плакала, что Молли захотелось грустить до самого утра, не видя снов. Самое страшное, когда взрослые люди, воспитывающие тебя, теряют надежду, потом приходится видеть сны из твоей прошлой какой-никакой жизни с хрупко выстроенной стабильностью, состоящей из одной подруги, унылой школы и доброй мисс, стучащей на маленькой старой кухне кастрюльками, чтобы заботливо приготовить тебе невкусную кашу. Молли часто думала, какой вкус был бы у каши, приготовленной руками её матери на семейный ранний завтрак. Она бы ела эту кашу бесконечно, вылизывая тарелку, зная только, что мама проснулась чуточку раньше неё, и заботливо заглянув в комнату спящей дочери, осторожно прошла на кухню в их старой квартире.
Солнце скрылось за домом, оставляя на кусочке выглядывающего из-за крыши неба алые разводы, и Молли утёрла мокрые щёки ладонью, часто шмыгая носом, пока высматривала последние лучи. Незаметно для девочки из-за спины вышел и приземлился рядом с ней на скамейку незнакомый молодой мужчина, неожиданно заслонив обзор багряного заката.
― Можно присесть? ― Молли вздрогнула и отшатнулась, освобождая чуточку больше места для строгого взрослого собеседника. От его пристального взгляда, который девочка ощутила на себе разбежавшимися по телу неприятными мурашками, у ребёнка неоправданно часто застучало сердце. ― У тебя тут сумка, ты уезжаешь?
Малышка насупилась, вцепившись руками в края скамейки, и отвернулась в сторону входной двери, с волнением ожидая, как она так вовремя распахнётся, и Мишель избавит её от компании постороннего человека. Но сестры всё не было.
― Эй, Молли, ты плачешь? ― Девочка осторожно замерла, рассматривая ржавую дверь, а потом удивлённо обернулась, услышав своё имя, и настороженно заглянула в голубые растерянные глаза, полные сочувствия и взволнованности.
― Мне с чужими нельзя разговаривать.
Мужчина нервно сцепил пальцы и шумно сглотнул подступивший ком, пытаясь оценить себя со стороны. Настойчивый незнакомец, заинтересованный маленькой девочкой. Наверное, он испугал её, но ведь он совсем не умел общаться с детьми…
― Давай познакомимся. Меня зовут Брэндон… Твоё имя я уже знаю, ― он напряжённо протянул похолодевшую ладонь, ожидая реакции ребёнка. Молли была ужасно похожа на старшую сестру: настороженное поведение, грустный изучающий взгляд. Её шумное дыхание наводило на мысль, что девочка напугана его компанией, но он и сам с застывшим на лице страхом пришёл сюда. Малышка моментально переступила через тревогу и презрительно вскрикнула.
― Я знаю, кто вы! Уходите, пожалуйста, ― Молли брезгливо осмотрела его протянутую руку, торопливо подскочила и поволокла сумку к порогу, усаживаясь на каменные ступени как можно дальше от блондина. ― Знаете, вы очень сильно обидели мою сестру! ― Девочка демонстративно скрестила руки на груди, смело заступаясь за Мишель, и надменно выстрелила взглядом по тревожному лицу парня. Действительно, хореограф и малышка — сёстры. Он испытывал заметное даже ребёнку глубокое чувство стыда, не скрывая дрожи поджатых губ, и понуро опустил голову под давлением серых серьёзных глаз маленькой девочки. Молли вела себя в точности так же, какой он представлял её. По-взрослому дерзко и слишком благородно: так её научила Мишель.
― Знаю… Я очень виноват! И хочу извиниться, ― блондин закрыл лицо руками, прячась от пристального осуждающего взгляда, и потёр усталые глаза. Сквозь ладони, он заговорил дрогнувшим надломленным голосом. ― Вы уезжаете? ― Девочка то и дело посматривала на дверь, потом подняла взгляд в окно, в котором мелькали знакомые фигуры, и напряжённо выдохнула. ― Скажи, пожалуйста…
― Да! Но куда — я не скажу. Потому что Мишель сама не говорила. Я бы тебе не сказала, даже если бы знала, ― Молли, недовольная своим несдержанным ответом, устало подперла голову ладонями, изучая нелепо раскаивающегося молодого человека напротив. Он растрепал светлые волосы на лбу, его щёки стыдливо горели, а глаза были на мокром месте: будто перед ней сидел маленький мальчик, провинившийся за плохое поведение. Брэндон выглядел убитым и потерянным, от чего сердце Молли сжалось с той же нестерпимой силой, как при мыслях о родителях пару мгновений назад до его неожиданного появления.
― Скажи, вам негде жить? ― Брэндон усилием воли отважился заглянуть в покрасневшие глаза девочки и тут же вздрогнул при виде застилающих взгляд детских слёз. Нет, таких откровений он никак не мог представить, когда решился придти.
― Негде…
― А как же мама и папа? Где они? ― Блондин осторожно поднялся со скамьи и приблизился к дрожащей от бесшумных всхлипов девочке, усаживаясь перед ней на корточки. Едва ухватив ускользающий от неё воздух, она с дрожью ответила.
― Умерли, ― Брэндон поёжился от пробирающего холода и погрузился на некоторое время в снедающую оглушительную тишину пустой улицы. Начало смеркаться, и её глаза сквозь вечернюю пелену выглядели туманно, но заметно блестели от прозрачных слёз. Вот и весь секрет, что блюла хореограф от сплетников и предрассудительных легкомысленных стриптизёров. Подобный секрет имелся и у Брэндона.
― У меня тоже… ― Молли застало врасплох внезапно пронзившее её сочувственное понимание. Она вдруг попыталась всмотреться в опечаленное лицо мужчины, а потом, кажется, задержала дыхание. Нет, он не врёт. ― Держи, это тебе…
Малышка удивлённо раскрыла ладони на встречу блеснувшей в сумерках цепочке и ощутила на коже тепло металла, только что соприкасающегося с сердцем блондина. Это значило что-то гораздо большее, чем сиюминутный порыв отдать безделушку. Ведь мужчина носил её с тех пор, как отец подарил ему свой военный жетон. Он как-то вымученно улыбнулся уголками губ, а потом со смесью испуга и робкой надежды заглянул за спину Молли. Девочка обернулась на скрип ржавой металлической двери и замерла при виде Мишель, на лице которой застыло немое возмущение, молниеносно переросшее в гнев.
― Отстань от моей сестры! ― Выронив сумку, девушка кинулась вперёд, отгораживая собой Молли от растерянного парня, словно мама-кошка заслоняет котят от опасности, и зашипела. ― Зачем ты сюда притащился?
Стоя на тесной кухне чужой квартирки, хореограф успела проклясть сгоряча все свои никчёмные чувства, любые возможные пути продолжать танцевать в Сан-Франциско и, наверное, никогда уже неугаснущую боль от связи с Брэндоном, желая безвозвратно оставить всё приобретенное несчастье у трапа взлетающего самолёта. С этой историей девушке не было пути в светлое будущее, и единственное, чем она могла утолить душевные терзания ― убежать отсюда подальше.