Непр
1
Подходишь к зеркалу, а зеркало молчит,
Мерцает серебром, не отражает,
И в глубине мелькает и кружит
Пылинка... что как бабочка порхает.
Стол. Обычный, обшарпанный и «дубовый». Потемневший от времени, стол с выскобленной от жира и копоти столешницей, в самом темном углу обычного для местных жителей кабака, в котором я и сижу.
Сижу и сижу. Размышляю.
Жизнь - штука странная, непредсказуемая. Вот и меня сегодня накрыло. Неожиданно. Сильно. Странно. Сижу и вспоминаю.
Как мама брала мое тельце на руки и прикладывала к груди, как укачивала и напевала, размеренно и ласково похлопывая по попке, как целовала в лобик и гладила по спинке. Как бегал я по двору в одних портках с лямкой через плечо, ловил «музыкантиков» и сажал их в берестяную коробочку, чтобы слушать их скрип и жужжание, их «музыку». Слушать, встряхивая и улыбаясь. Как папа возвращался домой и подкидывал меня в воздух, как потом он ловил меня, захлебывающегося и счастливого, и снова подкидывал. Как я замирал от притворного ужаса и ловил пронзительность счастливого крика, как летел и возвращался к папе, к его сильным рукам и колючей бороде. К его улыбке.
Самое странное, что я прекрасно все помню. Совсем все. И запах, и цвет, и вкус, и ветер. Воспоминания - не плоские, а объемные и живые, не тусклые и серые, а цветные и выпуклые. Их можно пощупать, каждую минутку. И каждый взгляд помнится, как случившийся только что. Закрываю глаза и вижу. Стоит протянуть руку и коснешься. Коснешься и ощущаешь тепло кожи, запах волос, слышишь крик и невольно вздрагиваешь от желания откликнуться, отозваться, ответить.
И так страшно. Так одиноко. Так тоскливо.
И все это - чужое, не мое. Видишь улыбку мамы, бежишь к ней изо всех своих силенок, сердечко трепещет и бьется: часто-часто. И чувствуешь, что это не твоя мама, не твое сердечко, не ты бежишь и падаешь, споткнувшись об камень, обдирая локти и колени, и не ты плачешь, а кто-то еще, кто-то, кого ты знать не знал до этого мига, до того, как «вспомнил».
И вот так, я сижу уже (очень) давно, зажав в кулаке глиняную, высокую кружку с темным, терпким пивом, за выскобленным столом, в темном углу самого обычного кабака, до боли сжимая зубы и прикрывая глаза от вонючего света и масленых, прогорклых светильников, рассыпанных по стенам. Продуманно и экономно рассыпанных, чтобы стол было видно хорошо, тот стол, за которым я сижу и вспоминаю.
Нет, я отлично провел время, вспомнил все свое детство и юность, школу и академию, родителей и друзей. Вспомнил, что папа и мама погибли. Вспомнил, как просидел в колодце полдня, как упал с лошади, как спрыгнул с крыши сарая, как прыгнул с обрыва в быструю реку и чуть не задохнулся, пока меня прижимало течение ко дну. Вспомнил и как оно, течение, меня выплюнуло, отпустило. Помню и первый свой глоток воздуха после этого. Помню свою первую любовь и как ее звали, помню, как целовал ее и ласкал ее тело, помню, как мы расстались. Всю свою жизнь я помню и даже, как я попал в этот город, в этот кабак, за этот стол и получил в руки это пиво. И четко понимаю, что ничего этого - не было.
Ни мамы, ни папы, ни девушки, ни реки, ни колодца - не было никогда. Кто-то другой прожил эту мою жизнь и заявился сегодня в этот кабак, заплатил за кружку пива и сел в самом темном его углу, чтобы спокойно выпить и поразмышлять. Последнее досталось мне, а остальное осталось с ним. И где он спрятался и кто он - мне неизвестно.
И это - больно. Очень. Невыносимо, но я это перенесу. Не могу вспомнить «настоящую» свою маму, а больно, сердце надрывается от воспоминаний о «другой» моей маме, изливает свою любовь на нее и плачет. По-настоящему. И внутри оживает театр и царит лицедейство, самого гнусного толка. Живое, захватывающее дух лицедейство, вызывающее слезы умиления и радости, заставляющее переживать и сочувствовать, плакать и смеяться, видеть и участвовать в представлении. Не замечая всего остального. Драных декораций, фальшивых улыбок, преувеличенно громких голосов. А мне важно именно остальное. Мне важно «мое». А моего в этом театре нет. И, может быть, не было никогда. А оно должно быть, потому что я - живой, настоящий.
И тут проявилось все настоящее и неподдельное.
Когда , в кабак заходит несколько, знакомых друг с другом, странных и шумно веселых мужчин с блестящими, дурными глазами, можете мне поверить, все остальное сразу же отодвигается на задний план. Потому что - от них прет неприятностями. Любой человек, сразу же, понимает, что он остался один на один в клетке со львами и шакалами, и кого больше - непонятно. А здесь же, вообще, все странно.