«Я бы так никогда не сделала! –обиженно твердила себе Глина, – никогда бы не оставила детей в незнакомом месте». Плача под острыми горячими струями душа замызганного приюта на Комсомольской, Глина вспоминала свой неправдоподобно длинный день. Всласть поплакав в душевой, исписанной черным маркером, Глина вытерлась жестким вафельным полотенцем, остро пахнущим стиральным порошком. «Максимова – сука», – прочла она на стене и горько усмехнулась. Неизвестный вандал был прав, Глина с удовольствием бы добавила: «Валентин Прокофьевич – сука, а Пасечник – козёл», но маркера у нее с собой не было. Дрожа, Глина влезла в куцый байковый халат с чужого плеча, а трусы с этикеткой повертела в руках, но не надела, брезгливо отдав воспитательнице в коридоре. Глину отвели в палату, показали ей на кровать возле двери и кнопку тревожного вызова. Две девчонки-цыганки играли в карты, сидя прямо в обуви на одной кровати.
– Ну, чо? – спросила одна из них, повыше ростом и более развязанная с виду.
Глина посмотрела в ее сторону и ничего не ответила.
– Ты откуда? – спросила вторая, откладывая карты.
– Из Воронежа, – ответила нехотя Глина.
–Тебя забраковали в «Божьей пчеле?» В приют всех суют, кого из «Пчелы» выперли, – сказала первая девчонка.
– Меня тут будут наблюдать доктора! – с вызовом ответила Глина.
– Ды ладно! – глумливо засмеялась вторая девчонка, – нас уже месяц наблюдают. СПИД у нас нашли, вот из «Пчелы» и выперли, – радостно сообщила вторая девчонка, продолжая сидеть на кровати.
– А что это такое СПИД? – спросила Глина, хотя ей хотелось спросить, что такое венец и есть ли он у цыганок. Койка у Глины была хлипкая, скрипучая, а постель – застиранная, потерявшая первоначальную расцветку.
– Дура, что ли? – засмеялась та, что постарше.
– Она просто маленькая! – неожиданно вступилась за Глину вторая, постарше, – СПИД это такая болезнь, ничего не болит, а потом раз – и умираешь. И у меня, и у сестры.
– У меня тоже есть сестра, но ее оставили в «Пчеле», – вырвалось у Глины, – а меня привезли сюда. Родители даже не знают, где я.
–Ды прям там, не знают. Они же вас и продали с сестрой, – убежденно сказала вторая девчонка.
– Разве такое бывает? – попробовала улыбнуться Глина
–Если ты не с улицы, то только так и бывает, – хмыкнула старшая.
– Как в «Пчелу» попадают – это более или менее понятно, – шмыгнула носом вторая девчонка, – а вот зачем попадают сюда…
Глина не ответила и неожиданно для себя снова расплакалась. Девчонки рассматривали ее с интересом. Цыганча… Так отец называл женщин неопределенного возраста в юбках, расшитых стеклярусом, в парчовых кофтах, с неизменными платками на смоляных косах, с грязными ребятишками, державшимися за пыльные подолы. Они бродили по рынку и навязчиво приставали ко всем. Глина боялась их и всегда проходила мимо, ускоряя шаг, не обращая внимания на их смех и гортанный говор. Однажды старуха с седыми космами закричала ей вслед: «На тебе порча! И на матери твоей! На всем вашем женском роду. Иди сюда, сниму порчу, недорого беру».
Теперь Глине предстояло с этой цыганчой провести ночь, а, возможно, и не одну. И она такая же, как цыганча, неперспективная. Постепенно слёзы иссякли. Глина лежала носом к стене и ковыряла пальцем побелку. Девчонки играли в дурачка, утратив к новенькой интерес. Прозвучал звонок – всех позвали на ужин. Цыганки резво вскочили, сунули ноги в шлепки и весело понеслись по коридору. Глина поплелась за ними следом. Раздавали тарелки с картофельным пюре и сосиской, горку картофеля украшала половинка сморщенного огурца. Каждому в граненый стакан налили кисель бледно–розового цвета. Глина с аппетитом съела всё: она с самого утра была голодной, в клинике не удосужились ее покормить.
Глина оглядела столовую. Разновозрастные мальчишки и девчонки уплетали ужин за обе щеки. Некоторые возились, со смехом пихая друг друга локтями. Только один дылда угрюмо сидел над остывающей едой. На хулиганистых детей прикрикивали две толстые поварихи. Двое мальчишек сверкали гладко выбритыми макушками, головы остальных уже успели обрасти жестким ежиком. Среди девчонок тоже встречались с обритыми макушками. У одной, самой высокой, была татуировка на щеке в виде двух слезинок. «Обычные, – заключила про себя Глина, –совсем как придурки с Песчановки».