К летней сессии Тим пришел в пединститут уже Оржицким, и сдал всё без хвостов. Не понятно, что повлияло на решение Тима учиться – насмешки Розы Соломовны или первая настоящая влюбленность Тима в однокурсницу, но со сменой фамилии поменялась и жизнь Тима.
Он больше не таскал в Комарово случайных девчонок, не выдирал на косячки листы из «Русского устного народного творчества», бывшего насмешкой для всех поколений студиозусов (творчество устное, а учебник – письменный). Он перестал покупать дешевую подделку под ликер «Амаретто», продававшуюся во всех ларьках города, чтобы спаивать и без того сговорчивых подружек. Часами Тим просиживал у тусклой полароидной фотографии Софьи Максимовой, пытаясь найти ответ на извечный мужской вопрос: «Какого тебе ляда надо?»
Родители старели, с трудом вынося тяготы нахлынувших на них рыночных отношений. Когда их двоих сократили на заводе, мать устроилась официанткой в летнее кафе, а отец стал торговать на Сенной. Тогда-то и вспомнили о бабкиных сокровищах, проданных за бесценок Аркадию Аркадьевичу Гомону, да былого не вернешь. Выручала их бабкина комната, которую сдавали посуточно, слушая как добавку к оплате беспрерывные скрипы разболтанной кровати, вскрики и пьяный смех. Фенькины не раз предлагали инертному Тиму заняться чем-то посерьезнее филологии, приводя в пример одноклассников, которые на Апрашке делали первые капиталы. После смены фамилии Фенькины окончательно разругались с ним, а отец так даже пригрозил паскуднику, чтобы тот теперь домой не являлся.
В итоге в конце 1994 года Тим окончательно оторвался от родителей и переселился в домик в Комарово, который стал его пристанищем на долгие годы. Раньше Оржицкий не любил этой дачи, хотя провел здесь не одно лето своего детства. Он чурался здешней непостоянной детской компании. Домики снимались на лето, на месяц, на две недели случайными людьми и семьями. Спортивные, поджарые, голоногие мальчишки, всякий раз разные строили шалаши и спускали на воду плоты, натягивали волейбольную сетку и шумно играли большой компанией. Крикливые матери запрещали бегать на озеро и далеко уходить в лес, пузатые лысые отцы с кружками пива стучали домино, а бабки продавали козье молоко…
Вечный шум там, где хотелось тишины. Мать никогда не давала Тиму полежать с книжкой в гамаке. Она стыдилась толстого и грузного, застенчивого и прыщавого сына. Тим должен был, как все, любить мяч, купание, участвовать в детских потасовках. Из всего перечисленного только драк было в избытке, причем доставалось на орехи в основном Тиму.
В девяностые Комарово перестало быть кипучим центром дачной жизни: питерцы выращивали овощи на крышах и балконах, проезд в электричках стал бить по карману, мода на неспешный отдых в сосновом бору с выходом к Финскому заливу прошла. Бывало так, что Тиму приплачивали невеликие деньги, чтобы присмотрел за опустевшими дачами соседей.
Здесь, в тишине и одиночестве, страдая от неразделенной любви к неприступной Максимовой, Оржицкий зубрил конспекты и пытался проникнуть в существо странных заметок Зинаиды Всеволодовны, которым был исписан дневник в бархатном переплете.
Это было время тишины, сумрачного вечернего покоя, когда сосны качаются и гудят под проливным дождем. Время поисков и первых побед.
Сначала Тим тренировался просто так, от скуки, проверяя бабушкины теории, изложенные в дневнике. Тогда-то он и понял, что вещи неисчерпаемы. Они могут рассказывать свои истории неоднократно, раз за разом, но выделять субстанцию могут не всегда. Если ты уже скатал шарик, то вещь пустеет, остается праздной болтуньей. Бабушка утверждала, что изготовить шарик можно только при помощи вещи, но никаких доказательств тому она не приводила. Тим пробовал скатать шарик только силой мысли, но после множества тщетных попыток, отказался от дурацкой затеи.
Бабушка писала, что вещи помнят все, за одним слоем памяти есть другие, и можно их открывать и открывать.
Зинаида Всеволодовна называла себя «ваятелем». И хотя она не встречала подобных себе, но с присущим ей критическим взглядом на мир, понимала, что ничего уникального в природе не бывает. Тиму не нравился ее термин «ваятель», потому что он заметил, что субстанция извлекается в малом количестве, и от ее формы не зависят свойства. «Следовательно, – рассуждал Оржицкий, смысл не в ваянии как таковом, а в цели использования субстанции». О предназначении шариков или бусин в бархатном дневнике тоже кое-что было написано. Зинаида Всеволодовна рассказывала, что величина шарика, как и его цвет, зависят от одаренности ваятеля, как и его цвет. Совершенно темную материю ей было извлечь не под силу, сколько она не пыталась. Прикоснувшись к такой памяти, Зинаида Всеволодовна просто теряла сознание. Пределом ее возможностей было изготовление алых бусин.