В комнате стояла тишина. Милу вновь начала читать.
– «Сверкали молнии, грохотал гром. С востока прилетел свирепый, неистовый вихрь. Моя мама решила, что надо снижаться. Она надеялась избежать гнева бури, но внезапно гондола ударилась о крышу приюта. Корзинку со мной откинуло на трубу, и она застряла крепко-накрепко. Когда наполненный горячим воздухом шар взлетел ввысь, верёвки оборвались, и я осталась на крыше».
Милу сделала паузу для пущего эффекта и улыбнулась, прикрываясь блокнотом. Остальные взволнованно затаили дыхание. Крыса на руках Фенны тихо пискнула, словно её слегка прижали. Девочка выдержала ещё несколько напряжённых секунд, после чего продолжила.
– «Мои родители ничего не могли сделать. Ветер уносил их всё дальше и дальше от единственного ребёнка, мама изо всех сил старалась развернуть шар, а отец готов был спрыгнуть ко мне, когда гондола опустится достаточно низко. Но гроза распорядилась иначе».
Милу опять сделала паузу.
– «Воздушный шар взлетал всё выше и выше над океаном, крутился и менял направление, а через несколько дней разбился на Северном полюсе, на виду у семейства очень удивлённых белых медведей. В шаре оказалась большая прореха, он лежал, пустой и обмякший, рядом с перевёрнутой гондолой. Но мои родители уцелели. Они были сообразительны и обладали превосходным умением выживать в непростых ситуациях, поэтому не отчаялись и соорудили дом изо льда. Папа сделал рыболовные лески из старых ниток для кукол, а мама подружилась с медведями и пела им колыбельные».
Милу обвела взглядом тех сирот, которые высунули носы из-под одеял.
– «Но в Арктике сложно найти всё необходимое для починки воздушного шара. По сей день они продолжают его латать и всей душой хотят вернуться ко мне».
– Это не объясняет, почему твоя корзинка похожа на гроб, – раздался слегка приглушённый, отстранённый голос Сема, который устроился на противоположной кровати.
– Ну… над этим я ещё думаю, но…
– И следы от когтей эта история тоже не объясняет, – добавил Эг.
– Признаю, я изложила не самую убедительную теорию, но…
Речь Милу оборвалась, как только левое ухо начало нещадно колоть. Девочка посмотрела на закрытую дверь спальни. Спустя мгновение по коридору прокатился знакомый звук.
Цок-цок-цок.
По комнате разнёсся дружный шорох – каждый воспитанник спрятал голову под одеяло. Крошечные лапки грызуна пробежали по руке Милу, и крыса Фенны метнулась куда-то прочь. Милу услышала тихий выдох, сорвавшийся с чьих-то губ, и единственная свеча, озарявшая комнату, зашипела и потухла.
Цок-цок-цок.
Пружины стонали и скрипели под трясущимися телами.
Цок-цок-цок.
Гассбик вторглась в комнату и обошла все кровати, то и дело останавливаясь.
Цок-цок-цок.
Сквозь дыру в одеяле Милу видела, как острые носы туфель директрисы замерли у её постели. В ушах закололо, когда туфли по очереди развернулись, указав прямо на неё.
– Вставай, – прошипела Гассбик и вырвала одеяло у Милу из рук. – Лотта и Фенна, вы – тоже.
Она ударила два куля, дрожащих на другой кровати.
– Сем и Эг – и вы!
– А они-то почему? – спросила Милу, её сердце часто забилось, когда она вылезала из кровати.
Директриса только улыбнулась своей фирменной улыбочкой: сплошные зубы и ни на грош душевности. А потом зацокала к выходу.
В бледном свете луны, сочившемся сквозь ветхие занавески, Милу посмотрела на своих друзей. На их лицах застыло одинаковое выражение ужаса.
Что Гассбик задумала?
Директриса ждала в вестибюле. Чёрные следы на мраморном полу вели в столовую. Тот самый пол, который совсем недавно Сем и Эг выскребли начисто. Разумеется, они бы не пропустили такую явную грязь. Гассбик поэтому их вызвала?
Все пятеро выстроились в ряд, ёжась от холода в своей старенькой одежде. В воздухе висел странный маслянистый запах, неприятно щекотавший ноздри Милу.
– Сегодня утром вы вели себя непростительно, – сказала Гассбик, по очереди буравя взглядом каждого.
Милу нахмурилась.
– Но… хозяйка, только я вела себя плохо.
Взгляд Гассбик стал ещё более жёстким.
– Вы пятеро пробыли здесь двенадцать лет. Раньше никто из сирот не оставался у меня дольше, чем на десять! Но вы каждый раз с завидным упорством демонстрировали, что являетесь маленькими отродьями, которых никто брать не захочет. А ты, Милу, самый неисправимый и чудовищный ребёнок из всех, кого мне, к сожалению, довелось знать.