Чекист уставился на меня как на инопланетянина. Потом прокашлялся и, вероятно, вспомнив, что я получил не только ранения в голову, но и с десяток контузий, более мягким голосом сказал:
— Давыдов, это который в 1812 году французов бил? Ну ты и вспомнил, — он улыбнулся. — Мальчишка, книжек начитался и решил партизаном стать. Гитлера вместо Наполеона побить.
— А хоть бы и так. Какая разница кого в землю класть — француза аль немчуру? Земля — она всех примет, — принимая вызов, резонно заметил я и, видя, что визави находится в нерешительности, уточнил: — Так ты партизанить не хочешь, что ль?
Тот вновь на меня изумлённо посмотрел, а потом тяжело вздохнул и, потерев себе лоб, произнёс:
— Послушай, Алёша, это тебе не роман «Война и мир». Тут нет мира — одна война. А война — она, брат, построена на преимуществе. Есть у тебя преимущество над противником, ты побеждаешь. А если нет, то на нет и суда нет. Понял? Ну а что касается того, что ты предлагаешь стать партизанами, то это, брат, идея бесперспективная. Партизаны не могут действовать без снабжения и поддержки местных жителей. У нас с тобой нет ни одного из этих важнейших пунктов. Поэтому, в лучшем случае, мы с тобой можем стать диверсионной группой. Но и это нам не по плечу, потому что мы, мало того, что без оружия, еды и боеприпасов, так ещё и еле-еле держимся на ногах. Ты посмотри на себя, на нас. Ну какие мы с тобой диверсанты⁈
Я снял очки, потёр ладонью глаза, затем куском бинта, что болтался у правого уха, протёр стёкла, вернул очки на место и осмотрел с ног до головы чекиста, который и сам был на пятьдесят процентов замотан в бинты. Зрелище было одновременно печальное и жуткое, потому что бледный человек в грязных бинтах не мог вызвать других эмоций. Перевёл взгляд на себя, замотанного на девяносто девять процентов в когда-то белые, а сейчас чёрно-зелёные тряпицы, и согласился с Воронцовым, что на диверсантов мы пока не тянем.
«Да, ему действительно сейчас не до партизанщины. А потому нужно будет догнать обоз и оставить его там. Самому же вооружиться хорошенько и уже после этого вернуться сюда, — кивнув чекисту, мол, согласен, подумал я. — А как вернусь, то найду способ пробраться в город и освободить наших бойцов, медиков и Алёну. Если быстро пойдём, часа за три обоз догоним. Там часок отдохну и бегом назад. Под вечер буду тут. А уж ночью в город и проникну, благо в темноте я вижу не хуже, чем днём».
Мой кивок Воронцов понял как надо и, посмотрев по сторонам, спросил:
— Ты не помнишь, мы идём в правильном направлении? По этой же дороге шёл наш обоз?
Я сфокусировал зрение и, рассмотрев колеи, оставленные телегами, сказал, что по этой, после чего мы пошли в чащу леса.
На душе скребли кошки, но я понимал, что чекист прав в главном — с десятком патронов ничего путного мы сделать белым днём точно не сможем.
«Мне нужно получить преимущество, которое может быть достигнуто только в тёмное время суток. Поэтому сейчас, когда всё видно на километры в любую сторону, рыпаться к Новску смысла нет. А потому пока стоит задача обеспечить себя оружием и продовольствием, а уж после этого можно будет и попартизанить немного, — размышлял я. — Сейчас лето, а потому в лесу есть где укрыться и даже пропитание найти. А, значит, нужно быстренько догнать обоз, оставить там Воронцова, забрать с собой для подстраховки Садовского, побольше патронов и гранат, взять еды и с этим арсеналом пробраться в город и найти Алёну. Вот только бы наш обоз догнать».
А сделать это нам было очень непросто — прямо говоря, тяжело это было сделать. Ни я, ни чекист идти быстро попросту не могли. И хотя шли мы по тропе, по которой проехали телеги, тем не менее, продвигаться было всё равно очень трудно. Да, к тому же, многочисленные раны с не менее многочисленными контузиями давали о себе знать постоянными приступами боли, расходящимися по всему телу.
Но идти было надо, и мы шли вперёд.
— Лёш, — где-то, через полчаса негромко позвал меня Воронцов. Я не ответил, потому что не было на это сил. Но он, посчитав, что я его услышал, продолжил свою мысль: — Я тут посчитать решил. И знаешь что насчитал? — я вновь не ответил, а он вновь на это не обратил внимание. — Поэтому спросить тебя хочу. Ты вот сколько врагов за сегодняшний день положил?
На этот раз больше он ничего говорить не стал, явно собираясь дожидаться моего ответа.
Морочить себе голову ненужными подсчётами мне не хотелось, и я честно ответил:
— Не знаю. Я подсчётов не вёл.
— А ты посчитай, всё равно нам с тобой ещё долго идти. Так что посчитай, — настаивал он.
— Не хочу. Это долго и муторно.
— А ты напрягись. Я же не ради праздного любопытства прошу, а ради дела!