– Кто ты, долбаный Умник? – спросила она громким злым голосом, а потом улыбнулась, чтобы показать, что это шутка.
– Привет, Трейси, – сказал Дойл. – Как поживаешь?
– Поживаю отлично, – ответила она. – Только в последнее время меня стало намного больше, как видишь.
– Для любви много не бывает, – сказал Дойл. В голове у него пронеслось воспоминание о далеком субботнем вечере после футбольного матча. Это был последний год, когда темный призрак Никсона царил в Белом доме. Эта женщина на переднем сиденье старого дядиного «форда-вуди», на 125 фунтов меньше, но голодная уже тогда, склонилась под рулем, чтобы принять ртом его член.
– Может, ты так и считаешь, – сказала Трейси. – Но другие мужики с тобой не согласятся. Клянусь, осенью я начну программу «Уэйт уочерс».[53]
– Пошли их, – пожал плечами Дойл.
– То-то и оно, – сказала Трейси. – Я бы с удовольствием. – И она засмеялась. Из глубин ее массивных грудей, словно извержение вулкана, поднялся низкий грохочущий звук. Остановившись, она посмотрела Дойлу в глаза. – У тебя в последнее время неприятности?
– Ничего, с чем бы я не мог справиться, – сказал Дойл, хмуря брови. Ему не хотелось говорить об этом. – Он дома?
Трейси закатила глаза.
– Более или менее.
– Его полицейский надзиратель не сказал, что я зайду?
Трейси пожала большими плечами, отсылая волновой эффект пальцам на ногах.
– Он мамочке ни о чем не рассказывает, – сказала она. – Сам спроси.
Дойл последовал за ней. Внутри был ужасный бардак: грязные тарелки, нестираная одежда, старые номера женских журналов с многочисленными советами, как быть финансово независимой и получать множественные оргазмы. Но журнальный столик с поникшими цветами в красивых керамических горшках и вставленная в рамку работа Нормана Роквелла[54] вызвали у него впечатление, что однажды Трейси все-таки пыталась создать нечто вроде уюта.
– Наверное, я перестала убираться, когда ушел Бо, – оправдываясь, сказала она, проследив взгляд Дойла. – Он удрал с молоденькой потаскушкой из Луизианы.
Она провела его через гостиную и убогую кухню – в раковине скопилась груда тарелок, повсюду валялся мусор – в трейлер «Козиленд», который оказался прикреплен к задней стене сырым картоном и клейкой лентой. Из глубины узкого коридора Дойл услышал электронные звуки взрывов.
– Это его комната, – сказала Трейси, махнув рукой в сторону двери в конце коридора. – Будь осторожен, он кусается.
Войдя в комнату, Дойл обнаружил подростка, сидящего в одних трусах в дюйме от нового, широкоэкранного телевизора, в котором взрывалась жестокая видеоигра. Монстры продолжали карабкаться по груде мертвых тел, а мускулистый морской пехотинец с дробовиком гигантских размеров разрывал их на кровавые куски. На тонкой фанерной стене над кроватью подростка висел плакат рок-н-ролльной группы «Mop the Moose», о которой Дойл никогда не слышал, и постер из какого-то глянцевого эротического журнала, с двумя голыми пышноволосыми девицами, жадно ласкавшими друг друга пальцами. Металлический стеллаж у противоположной стены был забит дисками и дорогим электронным оборудованием.
– Привет, Гарольд! – произнес Дойл, стоя в дверном проеме.
Тот не ответил. Это был жилистый паренек, лет шестнадцати, с копной черных волос, торчавших в виде ирокеза, как у индейца-могавка. Мышцы на его голых руках были слабыми, он сидел, уставившись в пульсирующее видео, и на бледном узком лице его отражались мстительность и решимость. Дойл позвал снова, но опять не услышал ответа. Монстр на экране взорвался, превратившись в месиво кровавых ошметков. Тогда Дойл вошел в комнату, наклонился и выдернул пучок электрических шнуров из удлинителя у стены. Экран погас.
– Что за хрен? – Гарольд подпрыгнул с занесенной для удара рукой. Дойл уклонился от его костлявых кулаков, поймал за запястье, заломил руку за спину и обхватил его за шею. Немного сжал. Подросток, задыхаясь, повис в воздухе, ноги качались в дюйме от земли. – Говнюк! Отпусти меня! – визжал он.
– В соответствии с распоряжением твоего полицейского надзирателя я твой новый работодатель, – сказал Дойл ему в ухо. – Поэтому я жду от тебя: «Мистер Дойл, пожалуйста, поставьте меня на пол». Либо я получу уважение, либо ты получишь сломанную шею.
Гарольд боролся, царапая руку Дойла. Тот сжал сильнее, и парень безвольно повис.
– Поставьте меня на пол, мистер Дойл-говнюк! – дерзко выкрикнул он.
Дойл швырнул его на кровать, пацан тут же вскочил со сжатыми кулаками, но Дойл выставил руку.
– Попробуй снова, и я выбью из тебя дух. Гарольд понял, что тот не шутит, и прислонился к стене, откашливаясь.
– Ты чуть не задушил меня, ублю…
– Не-не-не! – помотал головой Дойл. – Помнишь? Мистер Дойл.
Пацан промолчал, в его глазах была ярость.
– Тебе знаком «Пиратский остров»? – сказал Дойл. Гарольд задумался.
– Площадка для веселого гольфа?
– Она самая.
– Видел я ее, – угрюмо сказал Гарольд.
– Ты разве не играешь в веселый гольф? – с надеждой спросил Дойл. – Летом?
Гарольд помотал головой.
– Это развлечение только для малолетних и туристов.
– Ты не знаешь, от чего отказываешься. – Дойл изобразил улыбку. – Нет ничего лучше летним вечером, чем хорошая партия в гольф.
– Ну и странный ты тип, – сказал Гарольд. Дойл вздохнул.
– Теперь ты работаешь на меня, пацан, – сказал он. – Мы собираемся восстановить площадку. Вместе. Тебе понадобятся…
– Иди на хрен! – резко оборвал его Гарольд. – У меня уже есть работа на лето.
– Уголовные действия не являются работой, – сказал Дойл. – Ты не можешь больше продавать на пляже пиво. Во-первых, несовершеннолетним не разрешается покупать спиртные напитки. Во-вторых, в сезон пиво на пляже продавать запрещено. Тебя уже дважды задерживали. Еще раз, и ты отправишься в тюрьму для несовершеннолетних в Эйнсли, где твои приятели, такие же как ты, будут насиловать твою нежную белую задницу ручкой от метлы и всем, что попадется им под Руку, и будут делать это с удовольствием. Ты понял?
Гарольд потупил глаза, представляя себе эту унизительную процедуру.
– Ты начнешь работать сразу, как только будут готовы все бумаги, – сказал Дойл. – Я и так уже не успеваю к запланированному открытию в июне. После школы будешь приходить и работать до темноты. Мегги будет кормить тебя обедом. В мае, когда занятия в школе закончатся, станешь приходить к восьми утра, а заканчивать в шесть. Когда мы все починим, ты возьмешь на себя проходную будку – выдавать клюшки, общаться с посетителями с улыбкой на лице. Каждый вечер, кроме понедельника. Понял?
Казалось, Гарольд не слушает. Дойл не смог удержаться от небольшого тычка.
– Да, кстати, – сказал он со злобной ухмылкой, – твой оклад будет минимальным.
Он вышел, сильно хлопнув дверью.
Яростные проклятия прошли сквозь тонкую фанеру, словно невидимые пули из штурмовой винтовки виртуального пехотинца. Они следовали за Дойлом по коридору, через немытую кухню и гостиную, через открытую дверь, на крыльцо, до «кадиллака» и дальше по улице.
11
Дойл и Тоби ссутулились на шатких хромированных табуретах у стойки «Устричной хижины» капитана Пита, в старом, пришедшем в упадок парке развлечений у Токуонк-бич. Местные жители называли это место променадом Токуонк. Ветер с Южной Атлантики принес холод и дождь; они завернулись в пальто и подняли воротники. Капитан Пит вытащил из-за стойки бутылку «Старого Оверхольта», три стакана для виски и налил три двойных.
«Устричная хижина», со всех сторон открытая стихиям, представляла собой лишь оловянную крышу, возвышающуюся над старой, видавшей виды, причудливой резной барной стойкой. Когда-то давно она считалась лучшим местом отдыха среди джентльменов – постояльцев отеля «Атлантик-бич», – до 26 года, когда ураган Хэтти уничтожил его. Кроме бара капитана Пита на променаде, на той стороне, которую потрепал ураган, были и другие развлечения: салон татуировок под покровительством байкеров; шатер предсказательницы судьбы, где работала меландженка[55] из Северной Каролины, притворявшаяся цыганкой; маленькое дребезжащее колесо обозрения – недавно окружная комиссия признала его небезопасным. И в конце дорожки, у самой воды, находился рыбный ресторанчик с собственной парковкой. Он недавно стал мексиканским и сменил название с «Улова рыбака» на «La Bodega del Mar».[56] В тот день сквозь мелкий дождь светились огнями только ресторан и бар капитана Пита. Списанное колесо обозрения беспрестанно скрипело на ветру, над водой раздавался жуткий крик какого-то зверя.
53
54
55