Одним словом, дорога была чиста и готова к приёму захватчиков. Но всё же, беспокойство не уходило, и я начал детальный осмотр прилегающей к дороге местности.
И вот, как-то очень неожиданно, мне вновь что-то показалось неправильным. Точнее сказать, не неправильным, а каким-то меняющимся, что ли. То есть смотришь ты вперёд, всё видишь незыблемым и без каких-либо изменений. А потом раз, и что-то поменялось. Но что? Ведь всё осталось как прежде, и этих самых изменений абсолютно невидно.
Расфокусировал зрение, потёр глаза и стал рассматривать общую картину.
Чекист, продолжавший рассматривать местность в бинокль, покачал головой:
— Не-а, ничего не вижу.
Зорькин и Садовский, поддавшись общей нервозности, высунули головы из окопа и тоже смотрели вперёд. Но в связи с тем, что биноклей и моего необычного зрения у них не было, совершенно понятно, что они также ничего не увидели. Однако свою лепту в разговор всё же внесли.
— Ни хрена не видно, — нервно постучав пальцами по костяшкам руки, произнёс Зорькин.
Ну, а Садовский, по своему обыкновению, задал более пессимистичный, но всё же актуальный вопрос:
— А что мы вообще высматриваем-то?
— Кто бы знал, — прошептал я и тут аж заморгал от неожиданности.
А произошло это, потому что я увидел крайне необычную картину. Кучки травы и грязи, что были в поле на той стороне дороги, где-то в полукилометре от неё, взяли, да и проползли несколько метров.
Моментально сфокусировал туда зрение и уже через секунду докладывал лейтенанту госбезопасности:
— Вижу не менее тридцати-сорока пехотинцев противника. Левее, на десять часов. Они ползут в междурядье, на картофельном поле.
Воронцов сразу стал осматривать то место в бинокль и уже через пару секунд произнёс:
— Ага. Вижу.
Каких-либо команд командир не подал, поэтому я также продолжил рассматривать неприятеля.
Все ползущие и маскирующиеся в поле солдаты врага были неплохо замаскированы. Кроме камуфляжной пятнистой одежды, каждый пехотинец для большей маскировки применял ветки кустарника и длинные стебли трав. Утренняя дымка и дождь способствовали незаметному продвижению, и, если бы не моё аномальное зрение, то вряд ли бы я смог заметить этот отряд с такого внушительного расстояния. Их и в бинокль-то разглядеть, очевидно, было очень сложно, что уж говорить про обычное зрение.
И в подтверждение моего вывода послужили слова нашего командира, которые он произнёс спустя долгие полминуты.
— Хрен его знает, Забабашкин, где ты там под сорок штыков насчитал⁈ Я пятерых только увидел.
— А я вообще никого не вижу, — прищурился Садовский, вглядываясь в сторону дороги.
Я спорить не стал, хотя мог бы, показывая направление каждого «холмика» и «куста» указать кто где расположился и как куда ползёт. Не было на это времени. Сейчас надо было решить, что нам с этим открытием делать. Как нам сообщить о ползущем наступлении в штаб дивизии?
Воронцов словно бы прочитал мои мысли.
— Эх, жаль, что мы сюда связь не провели. Судя по всему, наши их не видят. Туман, словно специально, у наших окопов более плотно стелется. И дождь этот проклятый ещё мешает. Так и проспят вражин, пока они перед носом не появятся.
— Тоже думаю, что не видят, — согласился с ним я и, наконец, задал самый важный на текущий момент вопрос: — И что мы в данной непростой ситуации будем делать?
Воронцов потёр руками лицо и, вновь прильнув к биноклю, задумчиво произнёс:
— Пока не знаю… Ты заметил, что они почти не перебегают, а просто ползут. Они же так выдохнутся. Тяжело же ползти. Какое-то странное наступление.
— Может и странное, но, в общем-то, логичное. В этом тумане наши их не видят. Скорость движения у них небольшая. Но можно прикинуть, что этот километр они проползают ориентировочно за, плюс-минус, полчаса. Сейчас они, считай, что напротив нас. Отсюда до наших позиций тоже около километра. Могу предположить, что это не просто манёвры отдельного взвода противника, а начало немецкого наступления. Пусть и в такой необычной форме. И это значит, что в самое ближайшее время должно начаться выдвижение главных сил, то есть бронетанковой колонны. Скорее всего, эти пехотинцы просто служат прикрытием основного направления удара, а заодно, возможно, и отвлекающим манёвром. Конечно, знать точные планы врага мы не можем, однако можем предположить, что как только появятся танки и бронетранспортеры и приблизятся на достаточное расстояние к нашим позициям, эта пехота пойдёт в атаку уже не ползком. Сейчас же они просто прикрывают фланги. Я так думаю.
— Я тоже так думаю, — согласился со мной чекист и стал размышлять вслух: — Если наши их не увидят, а будут видеть только колонну, то это проблема. Согласно плану, как только немецкая колонна поравняется с местом нашей засады, наши артиллеристы сосредоточатся на первых машинах противника, открыв по ним огонь. Далее уже последует взрыв минной ловушки, и наш выход.
— Однако, если врагу удастся добраться до наших позиций, и он проникнет в окопы, то всё может пойти не по плану. Противник использует фактор внезапности, посеет панику и внесёт сумятицу в ряды наших войск. Немцы ведь через те окопы довольно быстро и до позиций пушкарей добраться смогут. А затем перебить там всю артиллерийскую прислугу. Тогда считай, что дело труба, — он почесал подбородок и, повернувшись ко мне, уточнил: — Лёша, а ты их отсюда уложить сможешь?
Я прикинул расстояние. От нашей позиции до дороги приблизительно семьсот метров. Ширину самой дороги, которая составляет меньше десяти метров можно не учитывать. Ну, а от дороги до противника ещё метров пятьсот. Итого расстояние до целей около одного километра двухсот метров. Много это? В общем-то, да. Для обычного снайпера этих времен, рабочей дистанцией было пятьсот, максимум семьсот метров. Расстояние в километр и более уже считалось слишком большим для уверенного поражения целей. Но это для обычных снайперов. Я же, со своим приобретённым навыком и удачливостью, почти без проблем мог поражать цели и на более дальнюю дистанцию.
А потому, подтвердил, что готов начать окучивать противника, что ползает по полю картофеля, прямо сейчас.
Однако после того, как я отрапортовал:
— Уложить смогу, — на секунду задумался и неуверенно добавил: — Только вот надо ли это?
— Да ты что⁈ Конечно, надо! — тут же истерически зашипел Зорькин. — Что ждать пока немцы подползут и всех наших кокнут⁈ Так и нам тогда каюк! Они после этого обязательно до нас доберутся! Стреляй, пока видишь их! Стреляй и валим отсюда.
С ним полностью согласился Садовский.
— И действительно, нече ждать. Поедет кто по дороге или нет, это ещё вилами по воде писано. Может и не поедет никто. Может, обманул немец и не на танках ехать решил, а ползком ползти, пока туман стоит. Стрелять надо. Как давеча. Быстро всех перестреляй, и всё, бою конец. И в расположение вернёмся. Давай. Начинай!
— Отставить! — покачал головой чекист. — Нельзя сейчас стрелять.
— Это почему же? Садовский прав. Быстрее начнём, быстрее закончим, — тяжело дыша, нервничал Зорькин.
— А потому, что перед нашей группой поставлена совсем другая задача. Нам танки остановить надо. Пехоту же противника побьют наши стрелки.
— Так нету танков тех. А пехота, вот она. Лёха их видит и всех быстренько кокнуть может. Верное дело. Стрелять нужно.
— А я говорю, что отставить! Пехота не наше дело. Наверняка, приближение противника наши бойцы видят. Просто подпускают ближе, чтобы потом, с короткой дистанции, бить наверняка.
Последние слова Воронцов произнёс неуверенно. И его неуверенность была закономерной. Очевидно, что наши воины совершенно не видели наступающего противника, а значит, исход боя мог быть не таким радостным, как нам всем представлялось в планах.
Я посмотрел в сторону Троекуровска и озвучил предложение.
— Товарищ лейтенант госбезопасности, а что если нам направить одного из бойцов с донесением в штаб?