Отстрелялся я молниеносно, но, когда повернулся к Зорькину, увидел лишь то, как боец, превратившись в соляной столп, смотрит на меня, открыв рот. Мало того, он даже руку не протянул, чтобы взять опустошённую мосинку и вручить мне другую, уже заряженную.
— Ты чего тупишь⁈ — крикнул я на него. Кинул в его сторону пустую винтовку, а сам, схватив неподалёку стоящую запасную, открыл огонь, одновременно с этим крикнув: — Заряжай! Их там тьма-тьмущая.
Я вновь моментально отстрелял обойму, поразив, как минимум, три цели и, не глядя, протянул руку, ожидая, что напарник мне подаст уже заряженное оружие.
Но когда через мгновение в своей руке я ничего не почувствовал, резко обернулся и понял, что никто ничего подавать и заряжать мне не будет.
Пригнувшись и закрывая голову руками, трус Зорькин, выбравшись из траншеи, бежал, петляя между деревьями, в сторону Новска.
Эта внезапная, но в то же время ожидаемая трусость бойца в груди зажгла настоящую бурю эмоций. Хотелось сказать вслед убегающему много чего. И даже мелькнула мысль подкрепить слова девятью граммами свинца, и вряд ли кто-то мог бы меня за это осудить. Дезертирство всегда считалось отвратительным поступком. Здесь же и сейчас оно было ещё более отвратительно тем, что, сбежав с поля боя, он оставлял меня наедине с противником, который превосходил меня численностью во много раз. Сам оставаясь в живых, он обрекал меня на верную погибель. Как Зорькин собирался жить дальше, зная, какую гадость он сделал, я, естественно, не представлял, однако знал, что раз судьба распорядилась именно так, то жизнь свою я продам очень дорого.
— Враг будет разбит! И победа будет за нами! — прорычал я, хватая обойму и заряжая винтовку.
Однако перед тем, как приступить к уничтожению вражеских солдат, всё же решил высказать в сторону труса ёмкое философское выражение:
— А ты, Зорькин, КАЗЁЛ!
После данной тирады мне сразу же заметно полегчало. И я, выкинув из головы сей отвратительный поступок бывшего боевого товарища, решил заняться делом.
«Впрочем, что я говорю, какого ещё боевого товарища⁈ Не товарищ он мне, а сволочь и трус! И если бы вернуться назад, то необходимо было бы стоять в разговоре с Воронцовым на своём: нельзя было брать Зорькина в столь ответственную операцию. Нельзя и всё тут. Он же всем своим видом, всеми своими словами показывал, что он трус и размазня! Но нет, я поверил гэбэшнику и сам себя убедил, что с Зорькиным всё будет нормально. Что, мол, оклемается, адаптируется. И вот итог моего доверия и слепоты — я остался на позиции один, а трус бежит в сторону Новска, спасая свою никчёмную шкуру. КАЗЁЛ!»
Однако время вспять было не повернуть, и я решил сосредоточиться на насущных проблемах. А они накатывались как снежный ком. Как минимум две такие проблемы уже успели немного подползти и сейчас прятались в сорока метрах от меня. А одна из этих проблем вроде бы даже собиралась метнуть в мою сторону гранату.
Дождавшись замаха, выстрелил немцу в грудь. Тот обмяк, уронив колотушку на себя. Через несколько секунд раздался взрыв, но до этого момента я выстрелил ещё в одного фрица, который хотел обойти мой окоп с левого фланга.
Когда дым от взрыва гранаты рассеялся, я, сфокусировав зрение, осмотрел позиции спереди и слева. На фланге суетилось с десяток противников. После перезарядки как минимум троих я уничтожил, а двое получили ранения. Вновь перезарядил и вновь отстрелялся. На этот раз в ад были отправлены два солдата, а ранен один.
«Бубух!» «Бубух!» — раздались звуки выстрелов со стороны Троекуровска. Они стали предвестниками того, что началась артподготовка.
Немецкое командование было прекрасно осведомлено о нахождении наших позиций у Новска. Наверняка точные координаты давно были сообщены артиллеристам. И вот сейчас, когда немецкая колонна уже уверенно вышла на дорогу, для облегчения условий её сближения с обороняющимися немцы и начали артналёт.
«Колонна! Именно колонна, а если быть точнее, танки в этой колонне — вот моя главная цель!» — напомнил я себе.
Но сейчас я не мог этим вопросом заниматься. И на то была объективная причина в виде как минимум ещё одного взвода немецкой пехоты, который засел за деревьями. Хотя я его частично проредил, и сейчас их видно не было, мне не верилось, что на этом их численность свелась к нулю.
«Наверняка, гады, где-то прячетесь. Прячетесь и тем самым отвлекаете меня от колонны. И хотя уничтожением техники мне до взрыва минной ловушки, заниматься нельзя, всё равно своим незримым присутствием вы меня нервируете и не даёте подготовиться к жаркой встрече». — Мысли ледяными призраками просачивались сквозь адреналиновую завесу в голове.
И тут я вспомнил, что на противоположной стороне дороги ползла немецкая пехота. Именно их я и заметил первыми.
Посмотрел в ту сторону. У Новска, словно грибы после дождя, вырастали клубы дыма. Артиллерия противника ровняла наши позиции с землёй. Под её прикрытием к городу приближалась не только колонна бронетехники, но и солдаты противника, которые перебежками стали преодолевать оставшуюся часть картофельного поля.
Красноармейцы со своих позиций по наступающей пехоте огонь практически не вели, хотя Воронцов уже должен был предупредить командование. И не стреляли они не потому, что не получили приказ или не видели противника, а потому, что взрывы артиллерийских снарядов не давали поднять головы, вот основная масса обороняющих тот фланг бойцов и пряталась внутри своих окопов. И этим, разумеется, умело пользовался противник, неумолимо сближаясь с нашими позициями.
Требовалось срочно помочь нашей обороне, и я не мог не помочь, оставшись сторонним наблюдателем. Там были наши люди, а потому… Резкими движениями вытащив из ящика с патронами с десяток обойм, положил их рядом с собой на брошенную дезертиром плащ-палатку и приступил к уничтожению врага.
Выстрел! Готов. Выстрел! Готов. Выстрел! Готов. Ещё два выстрела и ещё два уничтоженных противника. Моментальная перезарядка и вновь огонь на поражение. Я щёлкал немецкую пехоту, что была передо мной как на ладони, словно россыпь орехов.
Выстрел! И бегущий враг утыкается носом в картофельную ботву. Выстрел! И следующий за ним уже утыкается в филейную часть до этого ликвидированного камрада. Выстрел! И к ним присоединяется какой-то дурачок, который, размахивая руками и злобно корча морду, что-то крича, пытается поднять залёгшую пехоту. Точнее, пытался. Офицер это был или унтер, мне было неважно.
Выстрел! Выстрел! Выстрел!
Конвейер смерти косил врага с неимоверной скоростью и остановился лишь тогда, когда в картофельном поле движение полностью прекратилось.
(https://www.youtube.com/watch?v=VQNOH9I_N4U&t=40s Стрельба из винтовки системы Мосина (30 выстрелов в минуту) Прим. автора.)
Сейчас я не мог уверенно сказать, что мной были смертельно поражены полностью все цели. Скорее всего, конечно же, это не так. Кто-то из наступающих получил ранение. Кто-то испугался, смалодушничал и залёг. Но, тем не менее, как минимум тридцать безвозвратных потерь я немцам сделал, и тем самым остановил их продвижение на том участке. А это уже немало! Ведь пока враг залёг и зализывает раны, у обороняющихся бойцов будет драгоценное время и возможность отойти от артобстрела, перегруппироваться, собраться с силами и, встретив противника во всеоружии, дать достойный отпор.
Полностью удовлетворённый увиденным, отметил, что артобстрел прекратился. И это было хорошо. С позиции, на которой я находился сейчас, я не мог видеть всех последствий от артиллерийского огня. Не мог видеть и потерь среди личного состава и техники. Я лишь видел поднимающиеся в небо столбы чёрного дыма, из чего можно было сделать вывод, что какой-то ущерб немецкие артиллеристы всё же нанесли, но я надеялся, что и красноармейцы выжили и сейчас готовятся встречать врага.
На ликвидацию «картофельных» пехотинцев я потратил долгую минуту времени. И за это время те враги, что атаковали мою позицию, никуда не делись. Я знал, что они не оставят своих попыток захватить всю лесополосу, ведь она им нужна для прикрытия фланга колонны. Теперь же, когда они знают, что здесь есть защитники, то очередного штурма не миновать. Пока же я, не обращая на них внимания, занимался их коллегами, они вполне могли подойти ближе и приготовиться к атаке.