Сейчас вроде бы артиллерийский обстрел моего холма немного прекратился. Во всяком случае, интенсивность обстрела снизилась. А потому я, обалдевший от контузии и вообще от всего, что происходит вокруг, прекрасно видел, в какой ловушке сам нахожусь. Я словно бы попал в улей, в котором, буквально как пчёлы, кишели враги. И разбираться мне с ними было нечем.
Кроме того, случилась ещё одна неприятность. Я обнаружил, что мой славный ПТР полностью уничтожен. Сейчас он стал представлять собой довольно жалкое зрелище. Погнутый ствол, разбитый в щепки приклад. Судя по всему, в него прилетел осколок и разворотил его. Его, не меня. Мне же лишь неглубоко поцарапало плечо, разорвало рукав гимнастерки и, к моему удивлению, сорвало с ног обувь. Один разодранный ботинок лежал метрах в трёх от меня, а второго вообще было не видно.
Посмотрел на его почти оторванную подошву башмака, державшуюся лишь на паре гвоздей, которая, хищно открывая рот, словно бы желала что-то проглотить, и, сморщившись от внезапного приступа головной боли, спросил в пустоту:
— А патроны для ПТР где⁈
Ответа, естественно, не последовало. Да, собственно, и не нужен был мне этот ответ. Патроны были уничтожены так же, как и всё остальное.
Взял себя в руки и стал осматриваться по сторонам. Позиция моя была полностью уничтожена.
На ней, кроме вышеназванных вещей, ничего обнаружить не удалось. Ни основной винтовки Мосина, ни запасной, вообще не было видно. Может быть, они оказались засыпаны землёй, а может быть, их разметало от взрыва. Но по большому счёту их дальнейшая судьба была мне сейчас уже абсолютно неважна. Всё равно терять время на их бесконечные поиски я не мог.
Сквозь пелену и серую муть, стоящие перед глазами, пришло понимание того, что я в одночасье остался практически без оружия. Лишь ТТ, который был выдан мне личным приказом, и финка, что осталась мне в подарок от Воронцова, отныне составляли всё моё вооружение. Очевидно, что этого было недостаточно для остановки вражеского наступления.
Не знаю, в своём ли уме я был к этому времени, или сказались раны, боль, контузии, усталость, грязь, но вполне возможно, что я немного переклинил, поехав головой.
Глядя на то, что вокруг меня всё разрушено, внутри словно бы что-то оборвалось. Казалось, какая-то незримая нить лопнула, оставив после себя пустоту. В это мгновение я ощутил, что меня совершенно перестала волновать моя судьба, да и вообще почти всё.
Сейчас мне хотелось только одного: раскромсать, разорвать, растерзать эти проклятые колонны вместе со всеми, кто там есть внутри.
«Надо уничтожать колонны врага!» — в миллионный раз напомнил я себе, совершенно позабыв, что у меня даже обычной «мосинки» уже нет.
Однако застрявшая мысль требовала немедленного действия, сопротивляясь логике. А логика, находящаяся где-то на задворках сознания, говорила однозначно: «Как бы, Лёша, тебе бы ни хотелось, остановить врага ты больше не в силах. Тебе нечем, тебе некем, и у тебя нет ни малейших шансов».
И эта логическая часть моего сознания была полностью права. Артиллерия наша разбита, мой ПТР уничтожен, и сейчас с немецкими танками придётся воочию столкнуться лишь немногим нашим солдатам, которые остались ещё в живых после массированных обстрелов. Да, некоторые из них выжили и в эти секунды ведут неравный стрелковый бой с противником, который стремится вперёд. Но и у них вряд ли есть шанс выстоять. Уж очень значительный перевес противника в живой силе и технике. Ряды же защитников немногочисленны. И когда передовым танкам врага удастся найти или пробить проход среди подбитых машин, а затем вырваться из западни, то нашим воинам станет очень тяжело. Вести бой с танками и бронемашинами им придётся почти в упор, используя лишь противотанковые гранаты. А если учесть, что наступающих в разы больше, то и прикрытие танков пехотой будет существенным. Солдаты врага просто не дадут нашим бойцам кидать гранаты в бронированных монстров, оружейным огнём не давая им поднять головы. А в это время танки будут утюжить позиции защитников, сравнивая их с землёй. Следовательно, шансов удержать оборону после того, как колонны продолжат движение, абсолютно нет.
Понимая это и смотря на пистолет в моей руке, я старался найти ответ и разгадать этот ребус, не зная, что мне стоит предпринять.
Хорошенько всё обдумать и сделать правильный выбор мешала ещё очень болевшая голова. Она и до этого момента у меня буквально раскалывалась. Сейчас же, когда я чуть-чуть не поймал прямое попадание снаряда, она вообще словно бы взрывалась.
Аптечка, которая, возможно, могла бы помочь, находилась глубоко под завалом земли и веток или вообще была уничтожена и сейчас её клочья валяются в радиусе пятидесяти метров. В карманах же у меня никаких обезболивающих лекарств не было.
«Может быть, у немцев пошарить в загашниках? Глядишь, чего-нибудь да найдётся? Наверняка ведь в бой они шли, имея при себе медикаменты для первой помощи, — пронеслось в голове. Но эту мысль тут же затмила другая: — Не о том думаешь! Не о себе сейчас думать надо, а о деле! О боевых товарищах, о городе! Не затем же тебя судьба закинула в это время, чтобы ты прохлаждался и мародёрствовал в тот момент, когда идёт разгар боя».
С последней мыслью я согласен не был. Я вовсе не собирался заниматься мародерством. А собирался лишь немного забрать трофеев, так как имел полное на это право. «Что в бою взято, то свято». Не знаю, кто и когда придумал это, но судя по тому, что я знал и знаю, этот закон шёл ещё с древних времён и применялся всегда и везде.
«Да и к тому же, нет и не было у меня какой-то алчной, корыстной цели. Просто медикаменты», — вздохнул я, проскрежетав зубами.
В голове вновь пролетела мысль, что медикаменты — это сейчас не важно, а важно бить врага.
С этой мыслью я был согласен, вот только, чем я мог его бить-то? Кулаками мог, головой своей садовой мог, ну и из пистолета вполне мог пяток-другой немцев на тот свет отправить. Вот, собственно, и всё. У меня ведь не было ни самолетов, ни танков, ни ПТР, ни кавалерии, ни артиллерии.
— Так чем бить-то? — зарычал я, закрыв от боли глаза.
И это помогло. Уже через секунду мысли зацепились за что-то такое, о чём я только что подумал. И мне показалась, что я нашёл некий вариант ответа на заданный ранее вопрос. Вновь постарался восстановить ход предыдущего мыслительного процесса, и когда понял, что могу, но на самом деле упустил, и что я с большой долей вероятности могу сделать, то даже глаза открыл от изумления.
«Ну, а почему бы и нет? — спросил я себя, стараясь забыть о головной боли. — Почему бы мне не бить танки тем способом, от которого они точно будут гореть и взрываться?»
На обдумывание неимоверно дерзкого, сложного для выполнения, рискованного и, даже можно сказать, самоубийственного плана, у меня ушла ещё одна долгая секунда. И когда она истекла, я уже всё решил и точно знал, как и что я буду делать.
Твёрдо заявив себе:
— Я сделаю это! — осмотрелся по сторонам и… пополз.
Пополз на запад…
Отрицательное отступление, именно так я решил назвать свой манёвр. Другого, более адекватного названия, именно сейчас я точно придумать не мог. А так, вроде и отступление, а вроде бы и нет, ведь оно со знаком минус. Жесть, конечно. Но что делать⁈ Голова сейчас так болела, буквально раскалываясь, что уже сам факт, что я в таком состоянии хоть что-то смог придумать, вполне можно считать за счастье.
Не обращая внимания на обстрел, боль в голове и по всему телу, и лишь изредка инстинктивно прижимаясь к земле, стараясь срастись с ней, я полз через лесополосу в сторону реки.