Однако сейчас думать о некоем эфемерном завтра было как минимум глупо. На данный момент времени для меня было актуально только слово «сегодня». И в этом настоящем сегодня мне предстояло каким-то образом попробовать добраться до гаубиц.
Слегка похлопал лошадь по шее и, как мог, скомандовал:
— Но!
Однако ничего не произошло. Манька «фыркнула», но с места не сдвинулась, так и оставшись щипать травку.
— А я говорю: но! — громче просипел я.
И на этот раз придал весомость своим словам несильным шлепком по боку лошади.
Это тоже не возымело никакого эффекта. Было очевидно, что транспортное средство либо мои команды не понимает, либо игнорирует.
И тогда я взмолился:
— Ну, Манька, ну пошла.
И это возымело эффект. Лошадка подняла голову и двинулась вперёд.
«Точно, именно так ей вроде бы и говорил, когда мы минную ловушку готовили», — вспомнил я момент, когда мы с ней из Новска к лесопосадке не единожды ходили.
Одним словом, лошадь пошла и это было уже кое-что.
Дёргая за уздечку, я стал выправлять нужный курс, при этом помогая словами: «Правее!» «Левее!» «Не туда!» «Стоять!» и «Молодец!»
И вскоре мне таки удалось показать лошади правильное направление, и мы, выехав на тропинку, направились к гаубицам.
Расстояние было не таким уж и большим и должно было занять совсем немного времени, но нормально преодолеть его нам не удалось.
Где-то посредине дороги меня начало тошнить. Не знаю, из-за чего это произошло. Может быть, меня укачало от столь непривычной езды, но скорее всего, это отозвались последствия неоднократных контузий. И когда меня начало рвать, поездку, разумеется, пришлось приостановить.
Но на землю сваливаться мне было нельзя. Я помнил, что забраться на лошадь самостоятельно уже не смогу. А потому, превозмогая себя, продолжал путь, боясь, что меня в любой момент может вырвать. Дотянулся до ранца, глотнул воды. Вроде бы полегчало. Посмотрел в сторону гаубичных позиций, прикидывая оставшееся до цели расстояние.
И был очень удивлён тому, что заметил, в той стороне движение, которого, по идее, там пока быть не должно.
Глава 22
Галопом по Европам
Штаб полка Вермахта
— Зеппельт, немедленно повторите команду ракетами об общем отступлении! Быстрее! И одевайтесь! Мы едем к Кригеру. Он сошёл с ума! — крикнул полковник, Вальтер Рёпке, наблюдая ошеломляющую картину, что происходила на поле боя.
Их, их собственная артиллерия, добивала свои же собственные войска.
Вначале наступление встало из-за артиллеристов противника. Но их пушки удалось подавить своей артиллерией и огнём танков. Затем наступление было остановлено снайперами НКВД, которых вскоре удалось ликвидировать. Затем перспективная атака остановилась из-за взвода солдат врага с противотанковыми ружьями. Пехоте и миномётам после штурма удалось их всех ликвидировать. Но и дальше начала происходить чреда неудач. Колонны так и не смогли прорваться к Новску. Когда казалось, что вот-вот передовые танки достигнут позиций русских и начнут утюжить их окопы, произошёл взрыв минного поля. Этим чудовищным взрывом было уничтожено чуть ли не половина войск. Другая же половина, оставшаяся, была ранена и деморализована. И вот сейчас те, кто смог выжить в творящемся там аду подвергались обстрелу своими же гаубицами и миномётами. И если с минометчиками связи из штаба не было, то вот с артиллерией проводная связь была. Правда была она не долго. Произошёл разрыв или диверсия русских. Связь с батареей была потеряна, и наладить её пока не получалось.
Конечно, можно было подождать, пока отправленные связисты проложат новую линию и свяжут штаб с артиллерией. Но в том-то и беда, что ждать было нельзя. Ожидание было в данном случае, буквально — смерти подобно. И смерти не противника, а смерти доблестных солдат вермахта. С каждой секундой, с каждым запущенным снарядом и миной, вверенных ему в подчинение военнослужащих становилось всё меньше и меньше.
И это надо было немедленно прекратить. Рёпке прекрасно понимал, что за провал наступления и за потерю своих войск, а также войск приданной ему танковой роты, придётся отвечать по всей строгости. Он уже это давно принял и совершенно не боялся трибунала. И всё дело в том, что он не собирался дожидаться этого самого трибунала, а как полагается действовать в таких случаях офицеру вермахта, добровольно, не запятнав честь, уйти из жизни.
Он и сейчас бы уже давно, это бы сделал, зайдя к себе в штаб и плотно закрыв за собой дверь. Для такого случая у него уже был заготовлен свой личный пистолет. Но спокойно уйти из этого несправедливого мира, в котором проклятые снайперы НКВД расстреливают танки и самолеты, ему не давала мысль о том, что сошедшие с ума артиллеристы и минометчики будут и дальше уничтожать солдат фюрера — своих камрадов.
А потому, перед тем как отправится в Вальхаллу, оставив этот мир позади, вначале он всё же решил заехать к артиллеристам навести там порядок и вполне возможно, прямо там, перед строем, сделать благо для Вермахта и расстрелять Кригера и его заместителя за тупость и бестолковость!
Стараясь сберечь каждую секунду, застёгивая на ходу кожаный плащ, Рёпке, в сопровождении своего адъютанта, выбежал на улицу, где их уже ждала машина.
Нужно было срочно спешить к батарее пока та не натворила ещё больше бед.
Артиллерийская позиция
Голова раскалывалась. И хотя я знал, что если сфокусирую зрение, то от напряжения боль в разы усилится, мне нужно было узнать, кто именно и какими силами направляется в сторону моих гаубиц. Сосредоточился и, вглядевшись вдаль, сразу же увидел машину. Из-за грязных очков, которые, как не протирай, всё равно оставались грязными, а также из-за мути в глазах, что не оставляла меня из-за постоянной боли, детально разглядеть, кто именно решил пожаловать к нам на «огонёк», я не смог. В машине, кроме водителя находились немецкие офицеры. Судя по марки автомобиля «Opel Olympia», а также по мотоциклу сопровождения, в котором сидели два солдата, к артиллерийским позициям решило прибыть какое-то большое начальство.
— Вот же чёрт! Принесло их на мою голову, — вздохнул я, старясь вспомнить, все ли винтовки у меня заряжены.
Вспомнил — все.
Да и два трофейных пистолета были тоже готовы к стрельбе. ТТ, к сожалению, пришлось выбросить, так как патронов для него не было. А искать подходящие по калибру патроны среди трофейного оружия, я попросту не мог — банально не было сил. Поэтому ограничился «Парабеллумом» и «Вальтером», которые забрал у уничтоженного офицерского состава.
Если же учитывать то, что в ранце у меня лежала дюжина гранат, то вполне можно было констатировать, что вооружён я был буквально до зубов. Вооружён и очень опасен.
Чтобы не вызвать серьёзного подозрения и «закосить» под раненого, согнулся и прилёг на шею лошади.
По-моему разумению, картина моего прибытия должна была выглядеть максимально правдоподобно — тяжелораненый солдат, на подвернувшимся под руку транспорте, едет в госпиталь. Ну, что тут необычного? К чему тут можно придраться и в чём можно этого раненого камрада заподозрить? Ведь он (то есть я) с честью выполнил свой долг и сейчас просто хочет залечить раны.
Впрочем, тут нужно заметить, что экспозиция, которую я собирался представить командирскому составу противника, по факту не была какой-то наигранной или постановочной. Ведь почти всё в моём алиби было полностью правдивым. Я действительно был тяжело ранен и действительно перемещался на ездовом животном, потому что идти толком не мог. Так что заподозрить во лжи меня вряд ли было можно, как впрочем, и в каких-то нехороших по отношению к ним намерениях.