После моих слов в мгновение ока повисла полная тишина.
Я буквально чувствовал, как меня сверлит глазами Воронцов. Угрызений совести я, конечно, не испытывал, но всё же мы с ним прошли огонь и воду, поэтому решил перед ним повиниться:
— Извините, товарищ лейтенант государственной безопасности. Не хотел раньше говорить.
— Почему? — насупился тот.
— Извините, привычка. Не привык открываться.
Воронцова мой ответ не устроил, и он отвернулся, явно негодуя.
Ну, а что я мог с этим поделать? Пусть дуется. Если бы вернуть время назад, я, и проживая тот отрезок жизни ещё раз, всё равно бы не стал ему открываться. Да и вообще, к слову сказать, я и не собирался раскрывать свой секрет никому и никогда. Не собирался, потому что боялся привлекать к себе это самое ненужное внимание. К тому же, я очень не хотел стать подопытным кроликом, но сейчас речь уже не шла только об этом. Сейчас речь шла о выживании. И если моё необычное зрение могло сохранить множество жизней, среди которых в том числе и моя, то грех было бы не воспользоваться этой возможностью.
«К чему мне информация о зрении и само зрение, если нас всех убьют⁈ На том свете оно вряд ли мне пригодится!» — задал я себе логичный вопрос.
И, понимая очевидное, решил открыть часть карт.
Висевшую паузу через полминуты нарушил командир дивизии.
— Э-э, то есть, как видишь? Как кошка? — решил уточнить комдив.
— Я не знаю, как кошка видит. Но я вижу ночью.
— Видишь, как днём? — решил уточнить Селиванов.
— Почти. Не так, конечно, чётко, но вижу, — кивнул я.
Командиры переглянулись.
— Гм, интересная информация. Но её нужно бы проверить.
— Так давай прямо сейчас и проверим, — предложил Неверовский. — Пойдем, например, выйдем в сени. Там окон нет. И если свет не включать, то в помещении полная темень.
Я был не против. Мы всей четвёркой вышли в коридор, а затем вошли в соседнюю дверь, попав в помещение без окон.
Воронцов плотнее закрыл дверь, и Селиванов выключил свет.
— Ну, что видишь? — спросил комдив.
Я стал перечислять:
— Стены бревенчатые вижу. У одной из них стоит платяной шкаф. Высокий и с двумя дверцами. На шкаф уложены два чемодана. Один зелёного цвета, другой жёлтого. У одного чемодана углы оббиты железными уголками на сапожные гвозди. Рядом со шкафом стоит кровать с железной спинкой. Спинка металлическая с узорами. По краям спинки два круглых шара-набалдашника. Кровать не застелена. На ней лежит подушка и одеяло без пододеяльника. На дощатом полу половик серого цвета. «Что ещё?» — спросил я сам себя и тут же ответил, подняв голову вверх: — На потолке, на белом проводе висит лампочка без абажура.
— Ничего себе. Вот это зрение!
— Н-да! — восхищённо согласился с ним подполковник.
— Так это он запомнить мог и нам теперь по памяти рассказывает, — решил усомниться в моей способности Воронцов, который был явно огорчён, что я не открылся ему ранее. — Дайте Забабашкину какое-нибудь задание, которое он тут выполнит. Тогда мы сможем удостовериться, что он нас не мистифицирует и действительно видит так, как говорит.
— И какое задание ты предлагаешь ему дать? — хмыкнул Неверовский.
— Не знаю. Но что-нибудь, думаю, придумать можно.
— А вот пусть зачитает, — произнёс Селиванов, вытащил из нагрудного кармана свёрнутый лист бумаги и протянул его вперёд, в сторону, где я стоял: — Читай.
Лист был свёрнут вчетверо. Видимо, конверт уже был не нужен.
Я развернул желтоватый листок и, увидев красивый почерк, смущённо негромко кашлянув, стал читать:
«Здравствуй, мой дорогой супруг Леонид Максимович! Пишет тебе твоя верная жена Ольга Дмитриевна! Как ты там? Как служба? Силён ли враг? У нас всё хорошо. Ванечка готовится к школе. Каждый день просит меня проверить его знания азбуки. Лидочка…»
— Всё! Хватит! Отдай! — прервав меня, прошептал заместитель командира дивизии, а затем сглотнул застрявший комок в горле и негромко пояснил: — Это жена моя пишет — Ольга. Олечка… — получив от меня письмо, убрал его в карман и, включив свет, сказал: — Всё правильно. Там так и написано — слово в слово. Он действительно видит в темноте.
— Удивительно! — цокнул языком комдив, с интересом посмотрев на меня. — И давно у тебя такое зрение?
Пришлось врать. И из моего вранья командиры узнали, что вижу я так почти с самого детства. Именно тогда я ударился головой о шкаф, потерял сознание и после этого стал видеть в темноте.
— И что, ты за все свои семнадцать лет никому об этом не рассказал? — спросил меня комдив, когда мы вернулись в штабную комнату. — Почему?
— А зачем? Расскажи я об этом феномене, это сразу же приковало бы ко мне внимание многих. Все бы стали меня считать особенным. А я этого не хочу. Не хочу быть особенным. Я хочу быть, как все.
Где-то за спиной то ли одобрительно, то ли глубокомысленно хмыкнул товарищ лейтенант госбезопасности. Понятное дело, что сотрудника органов возмутило сокрытие бойцом таких интересных и полезных фактов, но вот с точки зрения его профессиональной деятельности подобное поведение — годами скрывать от окружающих свою особенность — не могло не вызвать некоторого уважения. Как бы копать глубже не начал, в профессионализме и дотошности «большого брата» я уже успел убедиться. Нужно теперь себя контролировать вдвойне, мало ли, к каким выводам придёт НКВДшник. Дружба, как говорится, дружбой, а служба — службой!
— Гм, вижу, ты скромный парень. И, в общем, желание твоё понятно, но всё же такое зрение… зря ты никому не сказал о нём. Возможно, учёные и доктора смогли бы узнать, в чём причина твоего феномена. Смогли бы изучить и внедрить в нашу советскую жизнь. Представляешь, как изменился бы мир, если бы люди стали видеть в темноте? Даже сложно себе это представить.
— Возможно, — согласился я, вспоминая перекликающиеся с моими мыслями картинки препарированных лягушек, которые я случайно увидел в детстве в медицинской брошюре.
Увидел и на всю жизнь запомнил.
Впрочем, мне уже было совершенно не до этого, и решение проблем, которые могут быть у меня из-за того, что открылся, решил оставить на потом. Сейчас нужно было выжить. И то, что я открыл часть своих карт, могло нам в этом помочь. А значит, я сделал всё правильно.
Комдив, очевидно, решил, что мы от темы главного разговора удалились, посмотрел на подполковника и вернулся к сути:
— Так что, раз он сможет руководить минёрами, значит мы, соблюдая осторожность и маскировку, действительно сможем заминировать участок дороги, что проходит напротив пригорка, считай, под носом немцев?
— Раз так, то очень вероятно, что может получиться, — согласился пришедший в себя после письма Селиванов. — Во всяком случае, попробовать стоит. Ведь это мало того, что даст нам ещё один козырь в предстоящем бою, так и добавит столь нужное нам время. Глядишь, и успеет подкрепление на помощь подойти.
— Это если наши войска выбьют врага из Чудово, — напомнил полковник Неверовский и тут же сам себя поправил: — Если, конечно, Чудово, вообще, захвачено.
Воронцов встрепенулся:
— А как может быть иначе? Мы же видели, что немцы с той стороны ехали за нашей санитарной машиной. Это и медсестра с главврачом подтвердить могут.
— Никто в твоих словах, Григорий Афанасьевич, не сомневается. Понятно, что немецкие мотоциклисты ехали с восточной стороны, — махнул рукой комдив. — Только непонятно другое — захвачено Чудово или нет.
— Как так?
— А так. Вполне возможно, что вы вели бой с разведкой или передовым отрядом противника. Санитары же до Чудова так и не доехали. Их раньше перехватили. Поэтому всякое может быть.
Воронцов хмыкнул и кивнул в сторону двери, за которой находился на своём посту радист.
— Так связи же нет. Это же тоже можно считать подтверждением.
— Косвенным — да. Уже три группы связистов отправили. Ни ответа, ни привета. Как в воду канули, — вздохнул Неверовский. — Но это еще ни о чём не говорит. Вполне возможно, что город держится, и подкрепление к нам всё же сумеет пробиться. Так что, чем дольше мы будем держаться, тем больше у нас шансов дождаться помощи, — он посмотрел на меня: — И твоя идея, герой, очень даже кстати.