Я с недоумением оглядел родственников и стол – тут до меня стало доходить… Судя по количеству выставленных тарелок, и насколько они первоначально были полны, то я один уничтожил обед, приготовленный для всей нашей семьи. А ведь даже не заметил присутствия родичей, поглощая еду.
Кровь ударила в лицо, и я попытался вскочить, но бабка придержала моё плечо:
– Сиди, сиди, Горушка! Кушай, мой оленёночек! Ишь, дядька-то поизмывался. Дитё голодное, а он его мучаит. Чай, в зверя перекидываться заставлял, да обратно? Ась? – развернувшись к мужчинам и повысив голос. – Ррык, тебе говорю! Никак заставлял Горушку перекидываться туды-сюды? Заставлял?
Вожак примирительно заговорил:
– Мам, ты ж знаешь, надо перекидываться – проверить, насколько сил хватит.
– И как? Насколько разов получилось? Надолго ли хватило-то? – бабка даже рот приоткрыла от любопытства.
Ррык почесал в затылке, обвёл взглядом родичей, не торопясь с ответом, и торжественно объявил:
– Семь раз! И ещё один раз, когда мы у мага были, – усмехнулся, – Ош, павлин его, криком напугал. Итого восемь раз за день! А зверем один раз до полутора часов продержался! Один раз час с минутками пробыл, а после уже меньше – по полчаса, по четверти часа. Последний раз минут семь выдержал. Может, и ещё бы перекинулся, да уже на ногах еле держался. Видно было, истощился парень, совсем оголодал.
Урус от удивления присвистнул, мать охнула, младшие загомонили, перебивая друг друга.
А я стукнул себя кулаком по голове – только сейчас вспомнил, чему нас учили в лесной школе. Через день после первого перекида проверяется сила молодого оборотня – сколько раз он за день перекинется да сколь долго пробудет в звериной ипостаси.
Луна проходит свою самую активную фазу полнолуния и понемногу начинает терять свою силу воздействия на оборотня. В это самое время и проверяется устойчивость на оборот.
Взглянув на брата, вспомнил – Урус пять раз в своё первое испытание перекинулся, что было выдающимся достижением для молодого оборотня. Если молодой в своё первое испытание два-три раза в день перекинется в зверя – уже считается, что он будет сильным оборотнем. И, как правило, в первое время дольше получаса в звериной ипостаси за один раз трудно продержаться.
Вспомнилось, ведь тогда ещё разговоры пошли, что это Урус – особенный.
Отец подошёл ко мне и крепко обнял, а я с удивлением разглядел его повлажневшие глаза и даже крохотную слезинку на щеке. Мама, причитая и заламывая руки, кружила вокруг.
Бабка расцвела улыбкой и разве что не приплясывала:
– Ох, Лагорка, да как же ты стерпел-то? Это ж сколько силов-то надо? А мы дивимся, чево ж наш Горка так оголодал? Как копыта-то не откинул? И сам до дому добежал-то! А отощал-то как! За один-единый денёчек… Сколько ж силов-то поклал!
Брат подал голос:
– А что, Лагор, поел… Может, ещё попробуешь перекинуться?
Все замерли, глядя на меня. Вопросительно посмотрел на вожака. Ррык задумался, посмотрел на меня с сомнением, сказал:
– Можно попробовать… Смотри сам, если сдюжишь. Сильно-то насильничать над собой не нужно.
Заглянул в себя, стоит ли? Вообще-то, голод утолил… Изнутри пришла тёплая умиротворяющая волна согласия.
Семья смотрела с ожиданием, а мне чего-то неловко стало, бурчу:
– Здесь разве?
– На двор идите. Неча тута половики топтать.
Бабка и приласкать может, и на место быстро поставит.
Пошли во двор. Впереди старшие, потом я, Урсуна с Арыской – вот удивительное дело, ведут себя чинно, смиренно топают за мной, только тихо шушукаются.
Над деревней уже понемногу стали сгущаться вечерние сумерки. Из-за крыши сарая высунулась луна, ещё бледная при свете дня, с одного края будто немного обкусанная.
Неторопливо прошёл на середину двора. Ощутил приятную сытость в теле. Расслабился, вдохнул полной грудью свежий воздух и перекинулся.
И вот именно сейчас накатила эйфория – как опьянение, но много приятнее. По мускулам ног прокатилась волна дрожи, не ослабляя, а, наоборот, накачивая энергией всё тело. Казалось, что даже по шкуре пробежали искры.
Раздалось дружное:
– О-ох!
Я вскинул голову и притопнул передней ногой, высоко подпрыгнул на месте, разворачиваясь в воздухе в другую сторону. Захотелось прыгать, бегать, бодаться, дурачиться… Не тут-то было!
За воротами замычали коровы, идущие с пастбища, и заревел вожак стада, наш племенной бык Покат. Покат, умница, сам открывал ворота с улицы, поддевая защёлку кончиком рога, загонял наших коров во двор и ревел до тех пор, пока кто-нибудь из домашних, чаще всего я, выходил и угощал его круто посоленной краюхой хлеба за хорошо сделанную работу. И только после этого ритуала успокаивался, степенно заходил в стойло, подавая пример коровам.