Неправильный рыцарь
Глава 1
Помните!
Даже конь из королевской конюшни — это не роскошь, а средство передвижения.
Превосходные качества оружия — еще не гарантия его сохранности.
«Рассуждения о вещах тленных
и тлению не подлежащих»
св. Бонфуция,
бывшего постельничего
королевы Родамунды.
Раздел «Имущество
движимое и недвижимое»,
глава XV-я,
стр. III-я, Х-я
Не стоит ждать милостей от дамы. Взять их, но взять в высшей степени куртуазно — вот наша задача.
Кодекс Чести,
Раздел
«Куртуазное обхождение»,
глава XXII-я,
стр. IX-я
Но взял он меч, и взял он щит,
Высоких полон дум.
В глущобу путь его лежит,
Под дерево Тумтум.
«J abberwocky»
Люис Кэрролл
— Я сделаю все, что пожелаешь Ты, абсолютно все, — прошептал Эрлих, и губы его были сухи, как у больного сарацинской горячкой, — ибо благосклонность Твоя для меня — дороже всего на свете! Я готов на все — за один только взгляд, за одно ласковое слово, за одну лишь улыбку Твою, о Нежнейшая моя Имбергильда! Я готов утопить в крови весь мир и отдать собственную душу, если это вдруг понадобится — Тебе, о моя Несравненная! И да поможет мне в том Пресвятая Дева и все угодники божии!
Благороднейший из рыцарей королевства не лгал: малейшее облачко на челе возлюбленной волновало его сильней, нежели пять разоренных им либо сожженных дотла деревень. О, то была поистине Великая Любовь, достойная всяческого подражания и воспевания в канцонах, балладах и сирвентах, предмет зависти и восхищения многочисленных кавалеров и дам! И слава о той Любви летела, как на крыльях, от блистательного королевского двора до самого распоследнего, убогого, дрянного захолустья. И не было — клянусь всем, что мне дорого! — не было никого, от мала до велика, от сиятельных господ до простолюдинов, кого бы она оставила равнодушным!
…Внезапно налетевший северный ветер, просвистел в ответ что-то одобрительное и осыпал рыцаря принесенными невесть из каких земель травами и листьями. А голуби, белоснежные голуби, перестали ворковать и молча следили за каждым его движением. О, с какой радостью он посворачивал бы им шеи и зажарил на вертеле — собственноручно, не прибегая к помощи верного слуги! — с луком, салом и пряностями эти пернатые, вечно и всюду гадящие твари, были бы чудо как хороши! Но голубей любила Имбергильда. Она с улыбкой называла их «маленькими ленивыми ангелами» и кормила из рук сладкими крошками. Иногда в глубине суровой рыцарской души зарождалось странное, постыдное желание — желание, в котором Эрлих ни за что не признался бы даже на исповеди. Ему…о, Пресвятая Дева, спаси и помилуй нас грешных!…ему хотелось стать — хоть ненадолго, на несколько минут! — одним из многочисленных белоперых, безмозглых, бессовестных тварей, лишь бы только ощутить на себе прикосновение этих нежных рук и нежных губ, о-оооо… Ненадолго, совсем ненадолго, но ощутить.
Рыцарь прикрыл глаза и, прорычав нечто бессвязное, замотал головой, прогоняя диавольское наваждение. Ибо кто иной, как не Враг рода человеческого, мог посылать ему, Первому Рыцарю королевства, столь непотребные мысли. Мысли, смягчавшие дух, делавшие его подобным сырой глине, из которой можно вылепить все, что заблагорассудится. И тем самым — опорочить самую возвышенную, драгоценную, самую чистую любовь в подлунном мире. Любовь, которой нет, не было и не будет прекрасней! Ни в одном из королевств! Опорочить ее, низвести до уровня простой житейской истории — вот коварный замысел Владыки Теней. Коварный и беспощадный. Впрочем, и на козни нечистого есть управа!
…Преданный слуга и оседланный конь давно поджидали рыцаря снаружи, посреди вымощенного крупными булыжниками двора. Троекратно осенив себя крестным знамением, благородный Эрлих-Эдерлих-Эрбенгардт фон Труайльдт, сир Фондерляйский, сеньор Буагенвиллейский, бессменный кавалер Ордена Алмазной Крошки, в общем, — Истинный Рыцарь Без Сучка и Задоринки, сел на коня и пустился в путь.
«Роман о заклятых
любовниках»,
творение достославного сира
Ромуальда Лисохитриссного,
воистину заслуженно
снискавшее восхищение
Кавалеров и Дам.
Глава пятьсот тринадцатая,
кратчайшая
Глава первая
Стрельчатые окна уходили высоко под своды замка. Льющийся из них свет, проходя через цветные витражи, окрашивал лица притихшей толпы в невероятные, фантастические цвета, дробился на многочисленных гранях серебряных подсвечников, расставленных по периметру зала, и фейерверком падал на беломраморный пол. Однако всеобщее внимание было приковано не к этой красоте, а к истощенной женской фигуре в центре, на возвышении.
Ее облегал, затканный серебром, бледно-лиловый шелк (самого что ни на есть унылого оттенка), отчего красавица выглядела почти бесплотной. Тонкие и длинные, похожие на картофельные ростки, пальцы были унизаны серебряными кольцами (на одном сверкал большой, уродливый по форме, алмаз цвета желчи). Сквозь кожу ее лица кое-где просвечивали голубые жилки («ах, как аристократично! ах!» — неискренне шушукались дамы, а кавалеры лишь обреченно вздыхали, не сводя с нее глаз).
Сухие, бескровные губы, чуть приоткрывшись, прошептали: «Ах, Вы — мой идеал! Возвращайтесь же скорей с победой. Я буду ждать Вас, ах-х…» Последние слова красавица выдохнула, для пущей убедительности закатив глаза. Человек простой, не знакомый с дворцовым этикетом и утонченными ухищрениями Куртуазного Кодекса, подумал бы, что дама вот-вот грохнется в обморок или еще хуже — на глазах у всех испустит дух.
Понимая, что отступать уже некуда и ловя на себе завистливые взгляды рыцарей и восхищенные — дам, барон Эгберт Филипп Бельвердэйский обреченно поцеловал вялую кисть и, поклонившись присутствующим, вышел из зала. Его провожали рукоплесканием и восторженными криками. А слуги (вкупе с дюжим привратником) буквально поедали его глазами, следя за каждым движением столь сиятельного господина.
…Рыцарь вспомнил все это еще раз — и его передернуло. Картина получилась отчетливой и безжалостно яркой. Скрипя зубами от злости, он с такой силой рванул поводья, что конь (вороной арабский красавец) возмущенно заржав, пустился в бешеный галоп. «Эх, дернул же меня черт!» — думал Эгберт, трясясь и подскакивая в седле.
Обладая модной хрупкой внешностью (по мнению большинства дам — чересчур хрупкой), графиня Марта прослыла несравненной красавицей после того, как одновременно трое рыцарей пали жертвой ее чар. «Пострадавшие» на всех пирах, балах и поединках — короче, в общественных местах при наибольшем скоплении народа — взахлеб восхваляли неземную прелесть своей избранницы. Они щедро забрасывали толпу простаков звонкой медью с призывом «славить, славить и еще раз — славить Несравненную Госпожу!». Они нанимали лучших трубадуров, и те с утра до ночи и (что гораздо хуже) с ночи до утра, шатались по улицам, самозабвенно терзая уши горожан любовными песнями, посвященными Бесподобной, до тех пор, пока кто-нибудь из прислуги не открывал ставни и не выливал им на голову содержимое ночного горшка.
Неистовые поклонники в любовном угаре покусились даже на городские стены: где ни попадя, алой и золотой краской неровными аршинными буквами исписали их вдоль и поперек (и не всегда приличными) признаниями жестокой и ее (ах! таким нежным, таким неповторимым!) Именем. Плевать на то, что тем же именем звали почти каждую десятую особу женского пола в данном графстве и близлежащих окрестностях.